— Об этом знают лишь темные ночи, и никому я, конечно, рассказывать не стану.

Немного погодя она прошептала как бы про себя:

— Будь у меня дочери…

Я принялась говорить ей, что ведь люди….

— Да, да, — подхватила она, — возможно! Люди всегда были ко мне скорее добры, нежели злы. Вот когда я заболела, они тоже привезли меня сюда в удобном экипаже, поместили в отдельную палату, вначале даже навещали меня время от времени., потом перестали, ведь у каждого есть свои дела, обязанности… я за все очень благодарна… но большая дружба и любовь между людьми чужими… бывает лишь в романах…

Однажды, когда я пришла к ней, она была уже настолько слаба, что не могла дышать лежа. Ей подложили под спину подушки, и она полулежала на них. На коленях у нее стояла открытая шкатулка. Когда я села возле постели, она, не поворачивая головы, очень медленно перевела на меня взгляд.

— Знаете, пани, — прошептала она, — снова я испытываю такое чувство, будто возвращаюсь из долгого, долгого путешествия… Двадцать шесть лет я скиталась и ни одного дня праздно по свету не порхала… И что же…

Она не договорила; ее руки, худые, как у скелета, простертые над раскрытой шкатулкой, сильно задрожали, казалось, вопрошая: что она потеряла за время скитаний и что обрела?

Порой мне грезится, что где-то, в невидимой сфере духовных устремлений человечества, существует некая бескрайняя таинственная страна; там пребывают человеческие души, которые вступили в жизнь прекрасными цветами, а ушли из нее поблекшими, истерзанными. Душа измученная, непризнанная, лети в этот дивный край! Быть может, из него возникнет некогда новый и лучший мир…