Такова была ночь, закончившая описанное нами воскресенье. Из личностей, судьба и приключения которых нас интересуют, никто не лег спать раньше полуночи, причем, разумеется, кроме чадной ночи еще и другие причины мешали им успокоиться. Даже Анжелика, которая, сколько известно, не была влюблена, и вообще, как добрая девушка, имела бы, казалось, право наслаждаться ночным покоем, сидела при свете лампочки в одинокой своей девичьей келье у окна до полуночи и, тяжело вздыхая, завивала себе волосы, впадая при этом в дремоту, от которой пробуждалась, ткнувшись головой об оконную раму, после чего опять принималась за свои, по-видимому, не особенно летние мечты. В течение дня она была у Юлии, чтобы узнать, чем кончилась история с Евой, но не застала никого дома и поэтому с нетерпением ждала следующего дня.

Еще гораздо позднее ее улеглась спать Юлия. Окна ее спальни стояли отворенными, чтобы дать сквозь отверстия жалюзи свободный доступ свежему ночному воздуху. Но вместе с этим воздухом проникал в комнату также волшебный лунный свет, ложившийся серебряной сетью на зеленое шелковое одеяло девушки; мысли ее попадали в эту сеть, и она не могла сомкнуть глаз. На душе у нее было необыкновенно хорошо и вместе с тем больно. В сущности, она ни на минуту не сомневалась в истине того, что говорилось в таинственном письме, и сознавала, что ей никогда не суждено обладать человеком, которого она любит. Его загадочное поведение, его внезапный ужас и неожиданное бегство вполне подтверждали справедливость безымянного доноса. Но все-таки громче всего говорило в ней сознание того, что она любила его и была любима взаимно. Сознание это проникло ей в глубину души так сильно, что никакая враждебность судьбы не могла заглушить тайной радости, разливавшейся в ее груди. Он должен возвратить ей «веру в собственное ее сердце»? Какое сумасшествие! Разве она когда-либо верила во что так твердо, как в силу, искренность и прочность этого чувства? Она верила, что сердце ее не обманулось, отдавшись этому человеку! Верила, что ради этого человека стоило провести всю свою долгую юность без любви и счастья, для того чтобы отдать ему сразу все сбереженные сокровища страсти!

Она улыбнулась, когда ей пришло в голову, как часто она воображала, что давно уже покончила с жизнью и что пора ей перестать сожалеть о пропущенном счастье молодости. Где теперь они, эти десять безрадостных лет? Что она прожила их в действительности или видела только во сне? Разве она теперь не так же молода и неопытна, не так же жаждет счастья и в то же время боится его, как в годы первой своей цветущей молодости? Она даже чувствовала в себе неисчерпаемый источник смелой молодой силы, верующей в возможность чудесного. Что с нею будет, что может случиться, она вовсе и не старалась разгадать этого. Юлия чувствовала, что эта любовь — как она ни казалась безнадежной — будет для нее несказанным счастьем и что в глубине души она никогда не перестанет считать этого человека своим. Все это девушка ясно сознавала и даже, по временам любуясь лунным светом, повторяла себе это вслух.

Порою Юлия удивлялась, как все это скоро с ними случилось, но потом находила опять все в порядке вещей. Она пыталась представить себе, какая могла быть у него жена, но никак не могла до этого добиться, так как ей казалось невозможным, чтобы он когда-либо мог любить другую, кроме нее. Она закрывала глаза и пробовала припомнить себе черты его лица. Но и это ей не удавалось. Только живо представлялись ей его глаза и голос. Она подошла к окну и немного раскрыла ставни, чтобы посмотреть, скоро ли пройдет ночь. Чего могла ждать она от утра — она и сама не знала, так как вряд ли оно могло принести ей много нового и хорошего. Но в том, что утро принесет ей его, в этом она была твердо уверена. Она с жадностью вдыхала прохладный ночной воздух и, прослушав песню, которую пел какой-то проходивший и, вероятно, влюбленный юноша, снова заперла ставни, легла в постель и заснула.

Давно наступил уже день, а она все еще спала. На башне пробило семь — восемь — девять часов. Тут только она совсем проснулась и почувствовала себя подкрепленной, точно после купанья в море. Постепенно припомнила она себе все, что случилось вчера и что должно было случиться сегодня, и на нее напала какая-то безотчетная робость и беспокойство. Она поспешила одеться, чтобы спросить, не приносили ли письма. Накинув на распущенные волосы утренний чепчик и надев шелковый капот, отворила она дверь в гостиную и тотчас же наткнулась на какой-то тяжелый предмет, лежавший во всю ширину порога. В этой комнате ставни тоже были закрыты, так что она при своей близорукости не могла тотчас же разобрать, что именно преграждало ей путь. Но теперь это что-то пошевелилось и встало, она почувствовала на своей руке прикосновение холодного языка и увидела, что в гостях у нее был не кто иной, как Гомо — ньюфаундлендский пес Янсена. Первый испуг ее сменился еще более сильным, так как ей немедленно пришло в голову, что где собака, там должен быть и ее хозяин. Действительно, у печки стояла, прислонясь к стене, темная фигура со светлыми волосами, и фигура эта стояла так же неподвижно, как сама Юлия, которая как бы приросла к дверям, не смея пошелохнуться или же произнести хоть одно слово.

Отворилась другая дверь; в комнату вошел старый слуга и указал Юлии не то недовольным, не то боязливым движением на стоявшего гостя, точно хотел сказать, что не мог не пустить раннего посетителя, так как тот ворвался почти силою.

— Хорошо, Эрик, — сказала хозяйка, которая тем временем уже пришла в себя. — Я позвоню, когда захочу завтракать. Меня ни для кого больше нет дома.

Старик, ворча, пожал плечами и вышел. Когда он запер за собой дверь, Юлия быстро подошла к гостю, стоявшему в другом конце комнаты, и искренно протянула ему руку.

— Благодарю, что вы пришли, — сказала она, и по голосу ее едва было заметно, как сильно билось у