Не лучше ли нам было бы вручить все бразды «Юпитеру»? Не разумней ли оставить никчемные разговоры, праздные раздумья и зряшные труды? Долой большинство в палате общин, долой вердикты коллегии судей, которых надо дожидаться так долго, долой сомнительные законы и слабые усилия человечества! «Юпитер» выходит ежедневным тиражом пятьдесят тысяч экземпляров, и каждый содержит исчерпывающие решения по всякому земному вопросу; Том Тауэрс может и хочет вести нас и направлять.

Да, может и хочет направлять всех во всем, лишь бы ему подчинялись неукоснительно: пусть неблагодарные министры не ищут себе иных коллег, кроме тех, кого одобрил Том Тауэрс, пусть церковь и государство, юриспруденция и медицина, коммерция и сельское хозяйство, наука войны и наука мира слушают и повинуются – тогда наступит общее благоденствие. Разве Том Тауэрс не всевидящ? От копей Австралии до приисков Калифорнии – все на поверхности обитаемого земного шара открыто его взгляду. Он один вправе судить о соответствии должности любого лица, будь то епископ в Новой Зеландии или несчастный искатель Северо-Западного прохода. Лондонские клоаки и железная дорога в Индии, дворцы Санкт-Петербурга и лачуги Коннахта равно не имеют от него тайн. Дело англичан – читать и выполнять веления. Лишь глупцы сомневаются в мудрости «Юпитера», лишь безумцы оспаривают изложенные им факты.

Даже в стране, где государственная религия утверждена законом, есть атеисты; у всякой веры найдутся хулители, ни одна церковь не сумела полностью избавиться от инакомыслия. Есть те, кто сомневается в «Юпитере»! Они дышат одним с нами воздухом и ходят по одной с нами земле – люди, рожденные английскими матерями и вскормленные английским молоком, наши соотечественники, смеющие утверждать, что у «Юпитера» есть цена и Тома Тауэрса можно купить за деньги!

Такова гора Олимп, рупор премудрости нашей великой страны. Вероятно, можно сказать, что ни одно место в девятнадцатом веке не достойно более пристального внимания. Ни одно предписание, под которым поставили свои имена все члены правительства, не имеет и половины власти бумажных листов, выпархивающих отсюда без всяких подписей!

Некий великий государственный муж, некий благородный пэр – скажем, герцог – ложится спать, уверенный, что все его страшатся и почитают, он же не страшится никого, ибо мнит себя человеком если не хорошим, то, по крайней мере, могущественным – настолько могущественным, что ему безразличны чужие мнения о собственной особе. Утром он просыпается всеми презираемый и думает лишь о том, как побыстрее сбежать в какую-нибудь немецкую глушь, схорониться в какой-нибудь итальянской деревушке, исчезнуть с людских глаз. Что произвело такую внезапную перемену? В «Юпитере» напечатана статья – пятьдесят строк в узкой колонке уничтожили самообладание его светлости и навеки изгнали несчастного из мира. Никто не знает, кем написаны убийственные слова; в клубах шепотом передают из уст в уста то или иное имя, а Том Тауэрс неспешно шагает по Пэлл-Мэлл, застегнувши воротник от западного ветра, словно он – простой смертный, а не бог, мечущий перуны с горы Олимп.

Впрочем, наш друг Джон Болд отправился не туда. Ему случалось прежде бродить возле этого уединенного места, размышляя, как замечательно было бы писать в «Юпитер», прикидывая, в его ли силах сподобиться когда-нибудь такой чести, гадая, как Том Тауэрс примет смиренное приношение его таланта, и пытаясь вообразить, что и сам Том Тауэрс некогда был начинающим газетчиком, не уверенным в собственных дарованиях. Ведь и Том Тауэрс не от рождения стал автором «Юпитера». С этими мыслями, в которых мешались честолюбивые надежды и пиетет, Джон Болд взирал на безмолвную мастерскую богов, но до сих пор не пытался высказыванием или жестом повлиять на малейшее слово своего непогрешимого друга. Однако именно таковы были его нынешние намерения, и он не без внутреннего трепета направился к обиталищу премудрости, где Том Тауэрс по утрам вдыхал амброзию и пил нектар в форме поджаренного хлебца и чашки чая.

Неподалеку от горы Олимп, но ближе к блаженным западным краям расположена излюбленная обитель Фемиды. Омываемые приливом, который стремится от башен Цезаря к чертогам красноречия Бэрри, а затем, обратившись вспять, несет свежие приношения города от дворцов знати к торжищу купцов, стоят тихие стены, которые соблаговолил почтить своим присутствием Закон. О Темпл! Отдельный мир внутри мира! Как тихи твои «запутанные дорожки», пользуясь чьим-то недавним выражением, и как в то же время близки к величайшим скоплениям людей! Каким строгим достоинством дышат его аллеи, пусть от них один шаг до грубости Стрэнда и похабства Флит-стрит. Древнюю церковь Святого Дунстана с ее великанами-звонарями убрали, старинные лавки с их памятными фасадами исчезают одна за другой, даже самые ворота обречены – «Юпитер» предрек им скорый конец. Слухи гласят, что вскоре в этих широтах воздвигнут новый дворец правосудия напротив дворов Вестминстера, в пику Архивам и Линкольнс-Инну, однако пока ничто не угрожает тихой красе Темпла; это средневековый двор столицы.

Здесь, на избраннейшем участке избранной земли, стоит величавый ряд апартаментов, искоса глядя на грязную Темзу; под их окнами расстилается луг, радуя взгляды лондонцев чуть тускловатой, но все же восхитительной зеленью. Если вы обречены жить в лондонском смоге, то, безусловно, предпочитали бы обитать в этом месте. Да, вы, мой драгоценный друг, немолодой холостяк, к которому я сейчас обращаюсь, не сыщете себе жилья лучше. Никто здесь не станет спрашивать, дома вы или нет, один или с приятелями, никто не станет проверять, чтите ли вы день субботний; строгая квартирная хозяйка не будет считать ваши пустые бутылки, а страдающий ипохондрией сосед – жаловаться на ваши ночные кутежи. Вы любите книги – где лучшее место для чтения? тут все пропахло типографской краской. Желаете поклоняться Пафийской богине? Рощи Темпла так же укромны, как рощи Кипра. Вино и остроумие всегда здесь и всегда вместе; пиры Темпла во всем подобны пирам Греции, в которой самые буйные служители Бахуса не забывали о достоинстве своего бога. Где можно обрести такое уединение и в то же время не лишиться ни одного из удовольствий общества?

Здесь жил Том Тауэрс, успешно служа десятой музе, которая ныне покровительствует прессе. Однако не следует думать, будто его апартаменты были голыми и неуютными, как конторы его соседей-юристов. Четыре стула, шкаф, наполовину пустой, наполовину заполненный бумагами, обои тусклой зеленой бязи, старый конторский стол и его пембрукский собрат на шатких ножках, спиртовка для приготовления кофе и омаров, жаровня для хлеба и бараньих отбивных – такие удобства не устраивали Тома Тауэрса. Он занимал четыре комнаты на втором этаже, каждая из которых была обставлена если не с великолепием, то