— Заткни ему глотку! — приказал Козак Вицишпану.

Тот уже запихивал свой грязный платок в рот Вейнбергеру, добавив ему для порядка две увесистые затрещины.

— Не хочешь признаваться, подлец? Зачем тогда тебе и рот разевать? Сделай знак, если надумаешь высказаться!

И на несчастного галантерейщика обрушился град ударов.

Наконец истерзанный Вейнбергер поднял руку, показывая, что хочет говорить.

— Ну? Где драгоценности? Где деньги? — Тяжело дыша, Козак плюнул Вейнбергеру прямо в его окровавленную физиономию.

— Если только не… — успел простонать Вейнбергер и, потеряв сознание, рухнул на пол.

Его пинали ногами. Сбрызнув водой, привели в чувство. Тогда Козак наклонился к нему и остроумно предложил:

— Ну, ну? Пропой мне, иуда, на ушко, если попросту говорить не можешь!

— Может быть, жена моя… — простонал Вейнбергер.

— Ясно! — взревел Вицишпан. — Ключ от склада отдали прислуге, ей же, верно, и драгоценности передали!

— Да говори же, пес проклятый!.. А, чтоб тебя! — тряс его, стараясь вернуть к жизни, Козак.

Но, смертельно измученный, нещадно избитый, и раньше-то страдавший почками, Вейнбергер вдруг сильно дернулся и вытянулся на полу. Его спас разрыв сердца.

Однако смерть, явившаяся перед братьями в столь кошмарном обличье, особенного испуга у них не вызвала.

— Этого ты здорово отделал! Капут ему! — Вицишпан попинал ногой трясущийся живот Вейнбергера.

— А ты?

— И я тоже! Ну и что? Один христопродавец сдох, только и делов.

И славные братья по духу покончили таким образом с темой об убийстве.

— Но куда ты переправишь отсюда эту падаль? Ведь с центнер будет, — перешел Козак к практической стороне сокрытия следов человекоубийства. — Потому как надо его убрать отсюда, и сейчас же!

— Попросим тележку у Янчи, — предложил Вицишпан.

— Щекотливое дельце! — рассудил третий нилашист. — Как по-вашему?

— Станет этот тронутый разбираться, кого мы на его тележке увозим! — отмахнулся Козак. — Хорошо еще, что у Вицишпана есть ключ от подъезда. Иди же, скажи Янчи, что забираешь его тележку. Ведь хуже будет, если он проснется, услышав шум, и выскочит поглядеть. А я покуда выволоку эту падаль за дверь. Завернем его в ковер, а потом привезем ковер обратно.

— Но куда мы его повезем-то?

— К Дунаю.

— Далеко больно! Да и остановить могут, ночь все-таки!

— Остановить? Кто? Полицейский?.. Да брось ты! Это нас-то?

Разговор этот происходил уже в дверях корчмы. Тем временем Вицишпан стучался к Безимени:

— Я тележку твою возьму! А ты знай полеживай, чего тебе на холод вылезать!

— Черт бы вас побрал! И ночью покоя не дают, — сердито огрызнулся из постели Безимени, а в его затуманенном сном сознании возникли картины ужасов, творимых по соседству. И он зашептал Аги: — Слушай, а может, эти заподозрили что-то?

— Вот еще! — шепнула горничная. — Тогда бы они не тележку просили, а под нею рыть стали.

Безимени успокоился.

Вот так знаменитая его тележка стала катафалком, вернее, похоронными дрогами Вейнбергера, торговца модным товаром.

Тележка покидает свое место и тоже перебирается ближе к Западу

Как показывает этот случай, лихие зеленорубашечники, убивая и грабя, проявляли поначалу некоторую неопытность. Позднее они делали все это с большой уверенностью. И с легким сердцем, а также с возрастающим профессиональным мастерством открывали одну за другой человеческие бойни.

Однако к помощи тележки им больше не приходилось прибегать в своей работе.

Лишь однажды, несколько недель спустя, население улицы заставило тележку основательно потрудиться.

До тех пор американские и английские тяжелые бомбардировщики не удостаивали своим вниманием улицу Пантлика. Тем больший размах приняла их деятельность позднее.

Огромный доходный дом, что возвышался налево от дома номер девять, тяжелая бомба сровняла с землей. Угловой дом номер три потерял половину своих этажей, словно гигантским ножом его рассекли надвое.

Напротив дома номер девять, немного правее, тяжелая бомба угодила в мостовую, завалив внутрь фасад противоположного здания и прорвав большую водопроводную трубу; огромная воронка быстро заполнилась чистейшей водой, а вскоре из нее заструился вниз, к основанию Крепостного холма, узенький ручеек.

К этому времени выпал первый снег. Уличное озерко покрылось тонкой корочкой льда. Затем лед окреп настолько, что мальчишки со всей улицы в перерывах между бомбежками устроили там каток. А положение было уже таково, что из-за воздушных тревог будапештцы больше времени проводили в убежищах, чем вне их.

В самом деле, державы оси напоминали теперь сильно поношенное платье, на котором больше заплат, чем изначального материала.

Урон, причиненный окрест бомбежками, заставил майора распорядиться заложить кирпичом все двери и окна, выходящие на улицу… Выполнение этого приказа, направленного на обеспечение безопасности жильцов, возлагалось на самих жильцов.

Некоторое время тележка стояла в центре внимания.

Впрочем, что значит — стояла? В течение нескольких дней она не стояла на месте ни минуты. Все жильцы дома, в том числе и благородные дамы, согревая руки дыханием, притопывая ногами от холода, нагружали ее кирпичом, который выбирали из разрушенных домов и передавали по цепочке, или промерзшей землей, которую приходилось долбить заступами. Но, конечно, работы велись лишь в редкие промежутки между налетами.

Радио все еще завывало на немецком языке. В уши лезли слова, взятые как будто из словаря умалишенных: «аист», «гвоздика», «шпинат» и прочая белиберда… Призывы к разуму, выдержке, мужеству, вере доносились по радиоволнам лишь до тех, у кого хватало еще храбрости ловить русские, английские, американские передачи.

Прочие же радиоголоса вещали об одних лишь ужасах, почему-то выглядевших анекдотически, или изощрялись в поистине ужасных анекдотах. Наши тогдашние великие политики доверяли эфиру такие сообщения, что иначе, как чистейшим безумием, это и не назовешь.

Анекдот из анекдотов, однако, принадлежал самому регенту[15], главе правительства, который не по радиоканалам противника, а по своей, внутренней, сети объявил, что он прекращает военные действия! Что ж, сообщение попало в хорошие руки! В руки друзей!

Но да ограничится каша история событиями, происходившими вокруг тележки с левым уклоном!

Упорную и тяжкую работу по оборонному строительству на улице Пантлика приходилось выполнять всем. Кроме тех, кто любил употреблять по отношению к себе выражение: «Мы — бескорыстные строители здания нации!» Да, ни один нилашист не участвовал в этой работе!

Еще бы! Власть действительно сама далась в руки их главарю — «вождю нации» Ференцу Салаши. Они, нилашисты, стали господами положения. И теперь лишь очень редко удостаивали посещением такие захудалые уголки, как бывший их клуб на улице Пантлика. А если и удостаивали, то держались эдакими элегантными маркграфами, вооруженными до зубов, с непременными ручными гранатами за поясом, да еще с наивысшей по тем временам привилегией — правом всегда и везде упиваться до одурения. Оно и правильно! Можно