В дверь громко застучал и. Светало. Пришел Эдувихес и сказал, что сын его утонул в пруду. Я вскочил с кровати. Матери накидывали халаты, а я, застегиваясь на бегу, подтягивая штаны, не зашнуровав башмаков, несся впереди всех.

У пруда собрались садовники. Слепой словно спал на воде, в белой рубахе. Какой-то садовник разделся, чтобы вытащить его.

Больше я ничего не видел. Меня увели. Одна из матерей — та, кого я считал матерью, — взяла меня за руку, и мы поскорее пошли домой, а за нами едва поспевала та, кого я считал сестрою.

Они прикрыли дверь. Заплакали. Я не мог выжать и слезы. Плакали они тихо, как бы играя гаммы. С ресниц срывались круглые ноты — половинки, четвертушки. У Эдувихеса в доме плакали громко, навзрыд.

Я не понимал, что слепой и вправду умер, скорее то была игра, неправда, сон. Меня не пускали даже к дверям, но я знал, как убежать, когда стемнеет.

Кто шел за мной? Кто меня звал?

Звезды, словно выкопанные из земли, пыльные, грязные… Кошки с бездонными глазами… Деревья, в которых выл ветер…

Я ненавидел его. Ненавидел. Я чувствовал, что тащу его за руку, чтобы столкнуть в пруд, и потому схватил горсть углей из костра, зажженного Эдувихесом, и швырнул их втемную воду.

Ничего… Никого… Угли погасли…

Значит, они… значит, я…

Ш-ш-ш. ш-ш-ш… ветер в воде…

Значит, матери… Значит, галерейка… слуги с косами… Злой Разбойник… цирк… Ана Табарини… негр Писпис… Настоятель… карета благотворительного общества — все это было мечтой…

Дым угасших углей плыл над водою, словно рубаха слепого.

Я перекрестился и чуть не сказал: «Во имя святого креста», но произнес: «Во имя мечтаний!..»

Ш-ш-ш, ш-ш-ш… ветер в воде…