знать, сколько я брал! Что же, конечно, я вступался за свою волость, себя не жалея, о себе не думая, - за вас воевал-бедовал, голову клал, ради хозяина, ради его живота...
Бии разом всполошились, зашумели, не давая ему договорить.
- Ишь ты, что плетет, куда гнет!
- Во-е-ва-ал!.. Дерзость какая... У кого обучался таким словам?
- Воевал - воровал! У него это одно и то же.
- Сам сказал: «и дважды пять...»
- Не пойму я, - выговорил Бахтыгул негромко, со сдержанной силой, - чего хотите от меня, почтенные люди?
- Судим тебя за преступные дела, - надменно ответил старший из биев, - запрещаем тебе преступные речи! - И протяжно крякнул, довольный сказанным, огладил седую бороду с важностью. - Не смей и заикаться о том, что тебе не по чину, не по плечу, не по рабскому разумению. Те, кому должно, кому богом назначено, разберутся сами в своих делах, сообразно высшему усмотрению, тебе недоступному. Наша волостная партия уже очистилась давно от этих пяти лошадей и всего прочего. Я сказал: давно и добела! А очистив себя, направила законного истца по верному следу, по пути истины. Ныне отвечай за свою вину, раз ты призван к ответу!
- Но в чем же моя вина? - спросил Бахтыгул с отчаянием. - Не для себя брал, на взятом не разбогател. По указке брал, против своей воли. Может, тем и виноват, что делал, что велят? Скажите...
- Ин-тересно, а кто ж это мог тебе велеть воровать? - осведомился козыбаковец, выпучив нахальные глаза.
Бахтыгул опустил голову. Он колебался. Ему было стыдно и смотреть, и слушать, и отвечать этим людям.
- Молчишь? Наветчик...
- Лучше бы они сами сказали, - печально проговорил Бахтыгул. -Их недолго искать. Недалеко ходить... Вот они сидят на почетных местах. - И он показал на Сарсена и Кокыша, только что вошедшего в юрту с роскошной плетеной камчой в руке. - Хоть и не по чину мне, а хотел бы я посмотреть, как они очистятся от тех пяти лошадей и всего прочего... и какое тут будет высшее усмотрение...
Бий переглядывались сердито, с затаенной яростью. Среди приживалов прошелестел завистливый и ехидный шепоток.
Батрак-голодранец держался с власть имущими чересчур смело и уж больно умно. Хочется правды рабу! Стало быть, легко не отделается раб!
Сарсен молчал, спесиво надувшись. Кокыш, черный, грузный, как буйвол, угрюмо посмеивался, играя своей камчой.
- Заруби себе на носу, - сказал Кокыш, - одно -партийные тяжбы, другое - воровство! Нам отвечать за одно, тебе, любезный мой, за иное. И ты не путай... не выпутаешься! («И это он говорит?..» -подумал Бахтыгул.) Бий! - поспешно продолжал Кокыш. -Ежели ему позволить, он не только нас, еще десятерых и самого Жарасбая измажет своим дерьмом. А вот что мне поручил немедля сказать вам волостной управитель, послав сюда. Слушайте слово волостного управителя: выборные дела тут ни при чем, - перед вами вор!.. И его поганое воровство, которое он признал! Судите вора и карайте.
Бахтыгул бессильно опустил тяжелые рабочие руки.
- Я... вор? Это... слово болыса? - спросил он с наивностью ребенка. И не дождался ответа.
Что бы ни творилось на его глазах, в глубине души он все-таки ожидал: в последнюю минуту слово болыса, одноединственное слово вызволит его из беды. «Я ручаюсь за этого несчастного!» - вот все, что стоило бы сказать волостному. Больше ничего. Век не забыл бы этого слова Бахтыгул, даже если бы бий его несправедливо осудили. В могилу с собой унес бы это слово Бахтыгул. «Я ручаюсь за несчастного...»
Бахтыгул непроизвольно ощупал загрубелыми пальцами шрам на своей щеке - выпуклый рваный шрам, подобный тавру, - память о последней встрече с кабаном Сальменом. Точно такой шрам, неизгладимый, лег сегодня на сердце батраку, и сердце его кровоточило.
Ему ли не знать, сиротливому сердцу, какова бывает жестокость, каково бывает вероломство? Ему ли не знать...
- Ну, коли это слово болыса, - сказал Бахтыгул, - и не врет Кокыш, я замыкаю рот, молчу, как покойник. Воля ваша, - сожгите мою жизнь, она хуже собачьей. Жил бедняк и нет бедняка - эка важность! Одно скажу напоследок: я же вам верил... верил! Э, да ладно... бог с вами, а мне поделом... - Бахтыгул, не договорив, опустив голову на грудь, поднялся и вышел вон из юрты.
Пошел, как слепой, кусая губы, чтобы не завыть по-собачьи, и тут увидел волостного. Жарасбай и еще четверо толстых в богатых халатах неторопливо пересекли ему дорогу и пошли, важно беседуя. Жарасбай не заметил его привета. Бровью не повел! Вот что было подло... Вот бесстыдство!..
И впервые Бахтыгул заскрежетал зубами, глядя в спину Жарасбаю.
Подбежал рассыльный и позвал - принять приговор. Бахтыгул пошел за рассыльным.
Бии присудили возместить указанные пять лошадей, по справедливости, пятью лошадьми. А вдобавок вору - три года тюрьмы.
Глава 8
Два дюжих парня вывели осужденного наружу.
В степи не было помещений с решетками и не было в заводе держать людей на запоре, потому осужденным, прежде чем отправить их в город, надевали для верности на ноги кандалы с большим висячим замком на каждом браслете.
В первые минуты Бахтыгул до того потерялся, что и не понял, куда его ведут. Смотрел на своих конвойных и думал про них в отупении: какие невзрачные да слабосильные...
- Постой тут, - сказал один, а другой пошел и вынес рыжие от ржавчины цепи, он стал вертеть их в руках, глядя на ноги Бахтыгула.
Тогда Бахтыгул с презрением оттолкнул молодца, да так, что тот едва удержался на ногах, а кандалы упали в пыль, жалобно звякнув. Другой отскочил прочь с резвостью козленка.
Бахтыгул подошел к своей лошади, вскочил в седло и поехал тихой рысью между юртами, мысленно говоря: «Прощайте, все...»
Парни были без оружия, и можно ли их винить в том, что они подняли крик, когда знаменитый барымтач был уже на коне:
- Эй, эй! Куда? Держи! Лови!..
Ловить казаха в степи - искать ветра в поле. Пока конвоиры кричали, беглец перевалил через холм, у которого лепился аул, углубился в каменистую обрывистую лощину и пропал в горных прилавках. И опять же можно ли винить посланных в погоню, что они потеряли след? Люди не собаки... Тщетно гневался волостной управитель, бранились бий, грозя выдать нерадивых, упустивших осужденного, жандармам. Ушел красный зверь.
Ушел, против своей
