48
Парадоксальное сближение Христа и Иуды характерно для гностической мысли. Иуда повесился, но и Христос в новозаветных, литургических и богословских текстах неоднократно именуется «Повешенным на древе» — и притом специально для того, чтобы применить к нему формулу Ветхого Завета — «проклят всяк висящий на древе». Христос принял на Себя всю полноту тяготевшего над человечеством проклятия, а потому Его предельная святость оказывается тождественна предельной сакральной нечистоте.
49
Рассказ ученого незнакомца содержит подлинные понятия и учения позднеантичного гностицизма, а также стилизованные в гностическом духе моменты доктрины Юнга.
50
Слова из ветхозаветной Книги Бытия (I, 31).
51
Это учение было введено еретическим епископом Синопы Маркионом (середина II в.) и принято рядом гностических сект.
52
Имена героев этой новеллы довольно свободно выбраны из сокровищницы имен, фигурирующих в наиболее известных индийских сказаниях. Демон Равана, участвовавший в битве демонов с Рамой, известен по «Рамаяне». Васудева — имя брахмана, который был министром последнего представителя династии Шунга и в результате переворота сам основал новую династию Канваяна ок. 72 г. до н. э. Нала, соперник Дасы в борьбе за власть и за женщину, носит то самое имя, которое со времен Жуковского известно русскому читателю как Наль. Имя Правати заставляет вспомнить обольстительную супругу бога Шивы Парвати, любострастными мыслями о которой Камадева пытался отвратить Шиву от аскетического подвига. То же относится и к прочим именам, кроме имени Дасы, по своему смыслу соответствующего именам Кнехт, Слуга, Фамулюс.
53
Образу Правати с мертвым сыном на коленях Гессе придает явственные черты изученного Юнгом архетипа Великой Матери, которая вновь и вновь рождает свое Дитя, губит его в своих смертоносных объятиях и застывает в плаче над его окровавленным телом. Эта всерождающая и всегубящая, беспредельно ласковая и беспредельно жестокая Мать, лгущая самым своим бытием, — символ «майи».
54
Эта фраза, замыкающая не только новеллу, но и всю книгу в целом, намечает, наряду с главным движением рассказа о Кнехте, то есть движением от касталийской духовности к «миру», встречное, обратное движение и возвращает нас к эпиграфу, возвещавшему желательность Касталии как оплота «истинной духовности» и бескомпромиссных поисков смысла жизни.
С. Аверинцев.
