«Он! — испугался Качур. — Его походка!» Постоял немного и вернулся домой. Не гордость, не страх мешали ему показаться Феряну и поздороваться с ним, а что-то совсем другое, непонятное ему. Он пошел в трактир, сел в свой темный уголок и смотрел тупо на стол; полная бутылка стояла перед ним, но он не притронулся к ней.

Долго сидел он так, потом закрыл лицо руками, и слезы обожгли его глаза.

«Это несправедливо! Разве это божьи промыслы! Страдания без вознаграждения… вознаграждение без страданий…»

Бутылка так и осталась нетронутой, когда он твердым шагом, серьезный и мрачный, направился опять в школу.

Ферян спускался по лестнице, громко разговаривая с Ериным.

— А, ты, значит, здесь, Качур! Я уже искал тебя. Говорят… — Он подал ему руку. — Ну как ты? Сильно постарел, правда! Встретил бы на улице, не узнал бы!

— Ну, что же, — улыбнулся Качур горько. — Один вниз, другой вверх… так нынче устроен мир.

— Что? — засмеялся Ферян. — Надеюсь, ты мне не завидуешь? Знаешь что, старик, давай пойдем куда-нибудь, до обеда еще далеко, и поговорим о былых временах.

Ерин протянул ему руку.

— Ты не идешь с нами? Ну, до свидания. Что? Почему ты на меня так нехорошо смотришь, Качур?

— Я теперь всегда так смотрю, по-другому не умею — отвык! — ответил Качур, и проснувшееся было в нем чувство собственного достоинства вновь исчезло.

Они вошли в трактир и заняли отдельную комнату.

— Понятно, Грязный Дол это… — вздрогнул Ферян. — Почему же так глупо все вышло? Посмотри, я только на несколько лет тебя старше, и ты, в общем, был гораздо умнее меня, а что стало с тобою и что со мною?

— Ты мне вот что скажи, — внимательно посмотрел ему Качур в глаза, — как ты сумел? Очень хотел бы я знать… не понимаю я этого, не могу понять! Такие невинные дела я тогда начинал, а теперь… я развалина, ты же, говорят, столп передового учительства, старший учитель!.. Этого, видишь ли, я не понимаю! Объясни мне!

Качур говорил искренне, с суровым взглядом и напряженным от волнения лицом. Ферян шумно рассмеялся:

— В Заполье ты был ребенком, был ребенком и в Грязном Доле, и теперь ты все еще ребенок! Чего ты не понимаешь? Двенадцать лет назад не было возможности ходить в передовых… а сейчас это даже может приносить выгоду.

— А кем сейчас нельзя быть? — спросил Качур.

— Ты что, всегда хочешь быть тем, кем нельзя?

— Нет! — затряс головой Качур. — Я не хочу быть никем: ни тем, кем можно, ни тем, кем нельзя!

— Никем, значит?

— Никем.

— И учителем тоже?.. Печальные вещи рассказывали мне о твоих методах… принес ты их, видно, из Грязного Дола… Но сейчас мы в трактире!

Качур испугался: он больше не видел Феряна, перед ним был старший учитель, и лицо его показалось ему мрачным и голос строгим.

— Я, господин старший учитель… — голос его дрожал.

— Что? — изумленно посмотрел Ферян на него.

— Я не думал… не думал оскорблять… — оправдывался Качур испуганным голосом.

— Что с тобой, черт возьми? Ты что, помешался? — удивлялся Ферян. — О школе я ведь только так, к слову сказал… Ну, уладится! Озлоблен ты, пришиблен, обида у тебя в сердце — оттого и палка в школе, и ругань! Понятно, что ты не очень любезен…

— Я буду стараться… теперь, Ферян, я вижу, ты добрый человек… я буду стараться…

— Перестань! Кто бы этому поверил? Понимаю, что человек, побыв в твоей шкуре, мог измениться, но превратиться в старую бабу — нет! — рассердился Ферян.

Качур не знал, что сказать и чем оправдываться.

— Прости, Ферян… мне действительно тяжело живется!.. С тех пор как я приехал сюда из Грязного Дола, мне все здесь так… чуждо, непривычно… не знаю сам отчего. — Он уставился взглядом в стол. — Не надо было вытаскивать меня из Грязного Дола… там был мой дом… А прошения о переводе я подавал по привычке… и всегда радовался, когда отказывали… Не надо было подавать… умер бы лучше там спокойно…

Ферян посмотрел на него сочувственно, но в сочувствии его была и доля презрения.

— Не хватило сил у тебя!

— Нет, Ферян! Только теперь, вспоминая те далекие времена, я понял, сколько было у меня сил! Но капля за каплей… капля за каплей… как ни велика бочка, но и она опорожнится… Ведь ты ничего не знаешь… Что там внешнее, — человек легко стряхивает его и продолжает свой путь. Но… страдания в четырех стенах, которых не видит мир, и о которых не знает друг, и которые ничем не вознаграждены… Это бы тебе узнать, Ферян!

— Да, да!

Было видно, что ему становится скучно.

— А… как жена?

— Как? — ответил хмуро Качур. — Здесь она как дома… Я — нет!

Оба умолкли.

Ферян посмотрел на часы.

— Скоро, думаю, пора обедать.

— И правда, пора! — поднялся Качур.

— Завтра придешь в читальню?

— Может быть.

— Жена тоже?

Качур посмотрел на него:

— Разумеется, придет.

Возвращаясь домой, Качур чувствовал, что его мысли стали еще тяжелее, а сердце разрывалось от боли.

«Не только я… и ты, братец, тоже изменился!.. И хотя теперь на тебе новенький сюртук, изменился ты, как и я, не к лучшему!»

Жена шила, гладила, приготовляла блузку, юбку, шляпу, ее лицо горело, и она еле оглянулась на мужа.

— Ты вправду пойдешь? — спросила она его мимоходом, неся горячий утюг из кухни.

— Пойду! Куда ты, туда и я! — ответил он со злобной усмешкой, оглядывая юбку, которую она утюжила, блузку, висевшую на дверях, на белое с кружевами белье.

— Для кого это ты так наряжаешься?

— Во всяком случае не для тебя!

Он видел обнаженную полную шею, голые округлые руки. Положив руку ей на плечо, он почувствовал горячее тепло ее тела.

— Почему ты такая со мной?

— Оставь меня в покое, видишь, я занята!

Еще мгновение постоял он сзади жены, снял руку с ее плеча, но не опустил ее, а держал, судорожно сжав пальцы, как когти, у ее шеи.

«Схватить бы… стиснуть…»

Она махнула головой, задвигала утюгом, — и его рука опустилась. Он ушел в свою комнату, понурый, дрожащий, и, не раздеваясь, лег на кровать.

«Даже то, что я получил как жалкое вознаграждение, не мое… Слаб. Он сказал, что у меня не хватило сил… Правда, сил нет! Почему не схватил, не стиснул?..»

Из кроватки у стены смотрели на него огромные светлые глаза.

— Папа!

Он шагнул к сыну, взял его на руки.

— Ты… ты мой! Чей ты?

— Папин!

— Разумеется, мой… ведь ты такой больной, бедняжечка!..

Жена стояла посреди комнаты нарядная, вся