чем у меня. Если говорить обо всех поставщиках и годах сразу, думаю, все «1851-е», «1858-е», «1863-е» и некоторые портвейны 1967, 1870, 1872, 1873, 1878, 1881, 1887, 1890 годов были самыми превосходными из всех, какие мне удавалось пить вдумчиво. Постараюсь сделать shorter leet [44], как говорят в Шотландии: как мне представляется, урожаи 1851, 1870 и 1890 годов дали лучший портвейн из всех, что имелись у меня. И хотя я не слишком завидую тем, кто платил за мое вино деньги, на которые сейчас едва ли купишь таррагонское[45], ибо зависть нельзя назвать самым тяжким из числа моих смертных грехов, найдутся и потяжелее, и я смиренно надеюсь, что буду недолго стоять с зашитыми веками[46], если мне посчастливится попасть в чистилище, – полагаю, что они заключили необычайно выгодные сделки.

Ибо портвейн – Красный Портвейн, как восторженно и вместе с тем справедливо именует его человек, одним из первых начавший праздновать Метуэнский договор[47], ведь белый портвейн есть не более чем альбинос – не сравним ни с чем, если он хорош. Это не «вино на любой случай», как херес, и Пенденнис был прав, отказываясь пить его во время обеда. Он не обладает почти женственным очарованием кларета, не уносит вас в дальние дали, как бургундское и мадера, не вызывает немедленный прилив вдохновения, в отличие от шампанского, не имеет притягательной силы – неравномерной и порой надоедающей – сотерна, мозельского и рейнвейна. Но он подкрепляет и одновременно радует, как ни одно другое вино, и есть в нем нечто, задуманное так, чтобы находиться в предустановленной гармонии с лучшими качествами английского народа [xii].

IV. Кларет и бургундское

Намерение написать об этих славных винах, посвятив лишь около тысячи слов каждому, может показаться дерзким и нечестивым, даже с учетом того, что длина текста зависит от содержимого небольшого погреба, существовавшего не так уж долго. Но написать всё-таки следует, и получаемое при этом удовольствие не умаляется из-за того обстоятельства, неприятного по самой своей сути, что автор уже давно не может пить ни одного, ни второго. Его совесть чиста, а признательность ничем не омрачена, тем более что в прошлом, целых сорок лет, он всемерно отдавал должное лучшим образцам того и другого, которые встречались ему.

Я начал заполнять свой погреб в не самое лучшее время (конец 70-х – начало 80-х) для отборного кларета. Великое вино 1858 года – это его имел в виду Теккерей, вопрошая: «Boirai-je de ton vin, о comète?»[48] – на что Судьба ответила: «Нет», – было очень дорогим при небольшом урожае и к тому времени уже несколько состарилось. Вино 1864 года, само совершенство, тоже оказалось очень дорогим, поэтому существовала опасность, что в моем погребе окажется недешевый и весьма неудачный кларет 1870 года: он старился очень необычно и был годен к употреблению даже в сорокалетнем возрасте, но принадлежал к числу тех вин, которые знатоки называют «пустыми». До созревания вин 1874 и 1875 годов приходилось запасаться случайными партиями вин заведомо хороших сборов и, когда удавалось, кое-чем из прочих, оказывавшихся неожиданно удачными. Одно из последних, «Лафит» 1871 года с Пэлл-Мэлл, было поистине выдающимся; «1862-е» из распроданной коллекции Пауэлла, о которой уже говорилось – всё тот же «Лафит», «первостатейное вино», как его принято именовать, – чуть хуже. (Лично я считаю, что лучший «Латур» превосходит его, а «Марго», если оно удалось на славу, немногим уступает ему, тогда как его соперник из других краев, «О-Брион» – «Хо-Брайен», как выражался Сэмюэл Пипс четвертью тысячелетия ранее, – порой бывает восхитителен. Вспоминаю «О-Брион» 1884 года, полученный мною от друга: в течение недолгого времени – кажется, он «держался» плохо, – он стоял наравне с любым кларетом из тех, что я пил.)

Что касается вин в обычных бутылках, вижу, что у меня имелись прекрасное «Марго» 1858 года, почти столь же прекрасный «Пишон Лонгвиль» 1864-го, «Монроз» (одно из наиболее редких в Англии вин второго крю, прелестное в своих лучших воплощениях) того же года и, наконец, «Марго» 1868 года. Из неудовлетворительных «70-х» у меня в разное время были «Лафит», «Латур», «Марго», «О-Брион», «Пишон Лонгвиль», «Лагранж» и «Круазе-Баж». При тогдашних высоких ценах на кларет эти семь вин, по дюжине бутылок каждого, обошлись мне фунтов в тридцать. За эти деньги я мог бы купить втрое больше добротного вина «Буржуа»[49], намного превосходящего ординарное, и не испытал бы разочарования.

Разочарования, однако, случаются всегда, и если следовать правилу «небольшое количество, много разновидностей», вы будете вознаграждены. Однажды я купил несколько магнумов «Мутон Ротшильда» 1875 года, до того как он прославился, по крайне умеренной цене, и вряд ли нужно пояснять знатокам кларета, каким оно оказалось. Пожалуй, у меня в жизни не было ничего лучшего, и я испытал сладостное торжество. Со мной обедал покойный мсье Бельжам, замечательный человек и ученый, говоривший по-английски, как мало кто из иностранцев. За обедом я опрометчиво сказал, что, по-моему, в Англию завозят кое-какие из лучших французских вин. Он ответил вежливо, но с недоверием: «Да, к вам завозят кое-какие из лучших, – после небольшого колебания, – и кое-какие из худших». Я рассмеялся и решил подождать. Когда в его бокале оказался «Мутон», я спросил: «Ну, как оно – „то самое“ или нет?» Он сделал истинно французский поклон и повторил эти два слова на своем родном языке, предварив их выразительным «Oui»[50].

Пока «1874-й» и «1875-й» клареты сохраняли свои качества, ничто даже не приближалось к ним; но я всегда полагал, что знающие люди редко отдают должное «1878-му». Обыкновенно его клеймят как грубый, но он, безусловно, оказался последним изысканным вином на много лет вперед, если с тех пор что-нибудь вообще заслуживало этого определения. С «Шато Лафитом» 1878 года мне не повезло: я купил без пробы несколько дюжин бутылок, когда ему было восемнадцать-двадцать лет, и обнаружил, что оно явно хранилось при слишком высокой температуре. Но у меня были магнумы с «Леовилем», о котором уже шла речь, и несколько штук «Бешвеля» того же года – я не встречал лучших образцов того и другого; я заложил в погреб также один из «ублюдочных» «Лафитов», заимствуя, без тени неуважения, термин, применяемый к низкосортным «Монраше» – «Лафит Каррюад», – разлитым по бутылкам в Ирландии или для отправки туда, которые, несомненно, оправдывают репутацию ирландского кларета. Это намного предпочтительнее так называемого шотландского кларета, напитка выдержанного и крепкого, но откровенно разбавленного, продаваемого без названия виноградника и всегда содержащего изрядную примесь темных вин из Кагора и его округи. Правда, он, кажется, отошел в прошлое уже много лет назад, еще до того, как шотландцы стали пренебрегать качественным вином. После 1878 года одна беда