— Ваша величество, позвольте от имени всего рыцарского сословия поздравить вас с великодушным решением; мы уже давно считали, что оно необходимо и уместно.

— Но почему ты не сказал мне об этом раньше?

— Разве я посмел бы ослушаться строгого приказа вашего величества?

Стало быть, и гордое рыцарство ничего не имело против его любви? Отныне он был тверд и совершенно уверен в себе, к нему вернулось раскованное, веселое расположение духа. О блаженство избавления: иметь право любить, когда не любить не можешь.

ПРЕОБРАЖЕННЫЙ

С того момента, когда Псевда превратилась в Имаго, она предстала перед ним в божественном сиянии. Ведь Имаго была сверхчувственным существом символического происхождения, августейшей дочерью его Строгой повелительницы, священная певица торжественнейшего часа его жизни. Любовь Виктора была сродни религии. И — о чудо! — его божество жило недалеко, зримое и достижимое.

Правда, вера его подверглась подлому осмеянию и поношению. «Безумие! Глупость! Позор! Обыкновенная директорша Вюсс, почетный президент «Идеалии» — и вдруг в божественном сиянии! Поспеши к врачу, Виктор! Своевременно позаботься о месте в сумасшедшем доме!» Тысячи оппонентов подняли оглушительный вой: «Остановись! Поберегись! Подожди! Мы приведем неопровержимые доказательства!» Но разве хоть один верующий когда-нибудь позволил сбить себя с толку крикливыми доказательствами? «Будьте осторожны, за дверью еще три ступеньки», ликующе восклицало его сердце, и прилив страстного благоговения любви изгонял из сознания всю эту чернь: опыт, сомнения, недоверие, доказательства, всю эту коварную шайку. Каждое возражение с их стороны изгонялось, как пес из храма.

Близость возлюбленной! Горы и леса, горизонт вокруг — все было озарено ее взглядом; улицы и дороги города освятило ее преображение, окрестности — возможность ее превращения. Он чувствовал себя так, словно парил в облаках; каждый глоток воздуха нес в себе откровение; все вокруг него пускало ростки и цвело, глаза его видели красочные орнаменты, уши слышали звуки органа; малейший шум извне — стук кузнечного молота, крик ребенка, карканье вороны на заборе — действовали на него, как космическая поэма. Его так переполняло благоговение от ее близости, представление ее зримого облика, что он даже не ощущал потребности видеть ее; напротив, он предпочитал молиться на нее вблизи, но скрывшись за углом.

Его благоговение пресекла нестерпимая мысль: ее приговор тяготел над ним, как проклятие, она ведь понятия не имела о его внутреннем преображении. Этой мысли он не мог больше выносить. Правда, земной госпоже Вюсс можно сообщить об этом, устно или в письме. Ни за что на свете! Иначе ему пришлось бы заодно признаться в любви к ней, а для этого он был слишком горд и слишком умен; она-то его не любила, с ее стороны не было и намека на любовь! Стало быть, такое признание низвело бы его до жалкой роли тоскующего любовника; он же хотел быть ее благоговейным священнослужителем, а не достойным сожаления влюбленным. К счастью, ему вовсе не был нужен окольный путь обычного сообщения; он знал лучший, более непосредственный и более достойный способ связи с ней: тайное общение душ.

Итак, он повелел своей душе:

— Отправляйся к душе Тевды, ибо она и есть Имаго, и скажи ей: «Недостойный, постыдно наказанный слепотой, тот, который враждовал с тобой и преследовал тебя, мертв; перед тобой новый человек, внутренне преображенный, смиренно признающий твое величие и твою доброту, называющий тебя Имаго и благоговейно почитающий в твоем прекрасном лике символ божества». Скажи ей это и принеси мне ответ.

И душа его принесла ответ:

— Я нашла ее душу, когда та, подойдя к окну, молилась, воздев глаза к ясному, усеянному звездами небу. Обернувшись, она сурово ответила мне: «Я женщина, моя гордость — в порядочности, моя честь — в чистоте. Прочь, злодей, постоянно оскорблявший женщину дерзкими насмешками; я не поверю в твое преображение, пока ты не искупишь свою вину и не уверуешь в порядочность женщины».

Тогда он снова послал к ней свою душу.

— Покаяние, которого ты требуешь от меня, принесено; ибо я смотрел в твои глаза, они наказывали меня; я видел твой величавый лик: он проклинал меня. Вот мое признание: предо мной открылся храм, царственная жрица вышла из него, за ней шли женщины земли, как живущие ныне, так и жившие ранее, как реальные, так и рожденные воображением. Я же взирал, верил и признавался: «Верую в чистую, непорочную жену; мысль ее как песнь, дела ее — самоотверженность и жертвенность; на лице ее играет отблеск божества; следы ног ее прорастают величием и благородством; она воздевает руку — и все низменное прячется во мраке; она шествует — и солнце ликует: как прекрасна ты, женщина! Вот она склонилась над лежащим у дороги больным, чтобы утешить его, и я воскликнул: «Мудрость, покрой главу свою, на колени, добродетели, ибо добродетель цариц — сострадание». Иди же и передай ей это признание.

И пришел ответ:

— Я нашла ее душу склонившейся над колыбелью ребенка. Подняв голову, она сурово ответствовала мне: «Я верная дочь, преданная семье в любви и почитании. Прочь, злодей, презирающий моего отца и оскорбляющий моего брата! Прежде чем я поверю в твое преображение, научись почитать моего отца и помирись с моим братом».

Получив такой ответ, Виктор стал вздыхать и злиться: «Я не хочу почитать ее отца, я не хочу мириться с ее братом, ибо они враги духа, противники истины. Я же превосхожу их, возвышаясь на троне своей правоты». И он продолжал недовольно ворчать и роптать. Тогда к нему обратился рассудок:

— Можно мне сказать несколько слов?

— Говори.

— Возвыситься над другим человеком можно только тогда, когда оценишь его по достоинству, и каким бы вертопрахом ни был Курт, ты должен ставить его выше себя до тех пор, пока он не простит тебя. Не медли! Вот перо, чернила и бумага; напиши ему, вырази свое сожаление, и с ним будет покончено, а у тебя с души спадет ужасный груз.

Тут сердце льстиво заметило:

— Несмотря ни на что, он остается ее братом.

А гордый рыцарь напомнил:

— Капитану королевской стражи Строгой госпожи отнюдь не повредит, если он признает свою ошибку и исправит ее.

— Я не могу, не хочу, — в ярости скрипел зубами Виктор. Но вдруг в комнате возникло пятно небесно-голубого цвета, пятно увеличилось в размерах, раздались звуки арфы, и под эту музыку зазвучал голос, ее голос: «Будьте осторожны, за дверью еще три ступеньки».

— Имаго! — воскликнула его любовь. — Возвышенная, великодушная, благородная! Я верую.

И он в лихорадочной спешке написал Курту записку с извинениями; написал коротко и гордо,