Но призраки, увидевшие, что их разоблачили, и понявшие, кто их настоящий хозяин, оставили свою забаву, появились еще несколько раз, без особой убедительности, чтобы спасти свое лицо; наконец они исчезли совсем.

Это могло продолжаться еще бесконечно долго.

Но однажды вечером, в присутствии еще одного гостя, но в отсутствие наместника, она, исполнив несколько ненужных, оставивших Виктора равнодушным песен, решила спеть другому гостю и ту песню, которую она когда-то пела для Виктора в часы «второго пришествия». Она сделала это без злого умысла, для нее песня ничем не отличалась от остальных. Он же почувствовал, как сердце его зашлось от безумной боли: предстояло осквернение его святыни. «Запачкать нетленное сокровище «второго пришествия» нелепой подмалевкой! Спеть песню без чувства, со скуки, да еще в моем присутствии. Показать могилу Тевды, моей сестры, моей невесты, чужаку! Что это — дьявольская злоба или потеря человеческого облика?» И без того не отличавшийся красноречием, он в минуты наивысшего возбуждения и вовсе терял голос. С немым ужасом следил он за тем, как она достала и равнодушно положила на пульт нотную тетрадь, ту самую, только теперь немного пожелтевшую по краям. Но когда она приготовилась петь, он, вскочив со своего места, заставил себя заговорить:

— Эту песню вы не станете петь! — Он собирался жалобно умолять ее об этом, но боль и возмущение изменили шедший из глубины души голос, превратили его просьбу в категорическое приказание.

Ее лицо покраснело от негодования.

— Хотела бы я знать, кто осмелится запретить мне петь то, что я хочу?

— Я, — простонал он.

Только теперь ей по-настоящему захотелось спеть эту песню — назло его дерзкому запрету. Она открыла рот и в самом деле запела песню «второго пришествия»; она действительно пела ее, безжалостно, бесконечно долго, от первой ноты до последней. А он вынужден был сидеть и терпеть. Он нашел в себе силы сдержаться и сидел неподвижно. Но едва она кончила петь, как он придал взгляду крайне оскорбительное выражение, встал, подошел к ней и глазами выразил свое презрение.

— Остановись! — пригрозил ему ее взгляд. — Если с ваших уст сорвется одно-единственное непочтительное слово…

Нет, так больше не могло продолжаться; надо было принять какое-то решение. И он с любопытством, но безрезультатно стал спрашивать об этом у своей интуиции.

ВИКТОР СДАЕТСЯ

Снег выпал неожиданно рано, на дворе еще стоял октябрь, и по этому случаю «Идеалия» устроила санную вылазку; на обратном пути завернули в лесной трактир. С удовольствием выпив чаю, Виктор, как и другие гости, пошел искать сани, на которых он ехал; кучер, который вез Виктора вместе с Псевдой и двумя другими господами, показал кнутом вперед:

— Ваша жена сидит теперь в передних санях.

Видимо, потому, что Виктор и Псевда постоянно пререкались, кучер счел их мужем и женой.

— Подождите минутку, — пылко воскликнул Виктор, достал торопливо кошелек и сунул в руку кучера золотой.

Кучер поднес монету к свету фонаря.

— Это же золотой, — изумленно, почти с упреком сказал он.

— Я знаю. Это вам.

— Но за что?

— За то, что среди тысяч жителей этого города вы единственный разумный человек.

С этими словами он сел в сани и до конца поездки не произнес больше ни слова.

Приехав домой, он сразу обратился за советом к своему рассудку.

— В последнее время я уделял тебе слишком мало внимания. Пожалуйста, не сердись на меня и помоги мне.

— Я вообще никогда не сержусь, — ответил рассудок. — Чем могу служить?

— В возбуждении я совершил кое-что неожиданное для себя. Это кажется мне подозрительным. Скажи прямо, что бы это значило?

И он поведал о случае с золотым.

— И ты действительно хочешь услышать правду?

— Правду в любом случае. Только не лгать самому себе, только не это.

— Ладно, тогда садись и слушай. Но подумай как следует, не совершаю ли я ошибку. Итак, я начинаю. Подарив кучеру золотой за то, что он счел Псевду твоей женой, ты хотел вознаградить его, не так ли?

— Само собой.

— Но раз ты хотел вознаградить его, это говорит о том, что его ошибка была тебе приятна.

— Может быть.

— Не «может быть», я требую точного ответа. Да или нет?

— Ну хорошо, пусть будет да.

— Не «пусть будет да», а коротко и ясно: да или нет?

— Да.

— Хорошо. Я продолжаю. Но если ты, бедняга, посчитал, что ошибочное мнение постороннего человека, к тому же совершенно равнодушного, чужого, какого-то кучера, будто Псевда приходится тебе женой, стоит золотого, то это говорит о том, что ты был бы безумно счастлив, будь Псевда и в самом деле твоей женой.

Виктор с проклятиями вскочил со своего места, гневно протестуя против этих слов, но рассудок спокойно заметил:

— Что ж, если хочешь слушать только то, что тебе по нраву, купи себе лакея. Прощай, я ухожу.

— Нет, прошу тебя, останься, я не хотел тебя обидеть. Значит, ты полагаешь, что это возможно? Вздор! Нельзя любить того, о ком ты низкого мнения.

— О ля-ля! Еще как можно! Любить того, о ком ты низкого мнения, — банальный удел мужчины. Кстати, это ведь вовсе не факт, что ты о ней низкого мнения; да, ты этого хочешь, но тебе это не удается. И никогда не удастся, потому что втайне ты восхищаешься ею; да и не можешь не восхищаться, ибо ты не ослеплен и не настолько несправедлив, чтобы не заметить ее достойных восхищения качеств. Но к чему эти разговоры? Покажи мне, в чем я ошибаюсь.

Виктор чувствовал себя как человек, который при отменном здоровье обнаруживает у себя на нижней губе маленький странный гнойничок, и какая-то сатанинская сила нашептывает ему: «Надеюсь, это все же не рак!» — «А почему бы и нет?» И он без промедления отправляется к доктору, чтобы тот как следует высмеял его, но доктор принимает загадочный вид: «Хорошо, что вы пришли вовремя; пока можно обойтись маленькой операцией».

Впав в уныние, он предпринял отчаянную попытку опровергнуть диагноз.

— Такое не случается вдруг, должны же быть и другие признаки, более ранние.

— Они есть, — ответил рассудок. — Вспомни, к примеру, тот вечер у доктора, когда ты, точно вор, прокрался в столовую, чтобы съесть апельсин, который она надкусила.

— Ребячество!

— Согласен. Но именно то, что из-за нее ты впадаешь в ребячество, служит для меня симптомом. Или у нее дома, когда ты замер перед открытой дверью ее спальни — помнишь? — и служанка спросила: «Вам, наверно, плохо, раз вы так вздыхаете? Хотите, я принесу вам стакан