Вскоре после рождения детей он снова принялся сильно пить и редко приходил домой вовремя. Мне сказали, что Лидия тоже поселилась неподалёку, так как нынче танцевала в Императорском Красносельском летнем театре.

Уткнувшаяся в препоны по всем направлениям и оттого подавленная, однако полная здоровья и бодрости духа, я преодолевала пешком по округе Красного Села громадные расстояния и, ко всеобщему изумлению, научилась управлять автомобилем. Ещё ходила на различные рауты, желая пообщаться и чуточку развеяться. А потому неминуемо вновь встретила Гришу, и вскоре, куда бы я ни пошла, он тоже там объявлялся.

"Берегись, нищая скотинка, люди начинают болтать", – предостерёг меня Ванька, но мне было всё равно. Пусть болтают! Я не делала ничего дурного! Почему бы мне не пойти на прогулку со старым другом? Алексея не было дома, я была не нужна в детской, что мне ещё оставалось делать? Правда, я всерьёз подумывала о том, чтобы снова взяться за учёбу и стать слушательницей Высших женских курсов в Санкт-Петербурге, однако для этого нужно было дождаться зимы, да, кроме того, я сильно подозревала, что мне никогда не позволят туда поступить, никогда.

Итак, я с головой погрузилась в светскую жизнь Красного, посещая знаменитые скачки, и театр, где спокойно наблюдала за танцами Лидии, и все полковые обеды и приёмы.

Но однажды днём, когда я находилась в детской, объявили о приходе Гриши. Услышав его имя, я заметила, как нянечка с её ассистенткой обменялись быстрыми понимающими взглядами, словно бы говоря: "Ага!" Взбешённая, я хотела крикнуть: "Ну, и что с того, вы, злонамеренные идиотки!" – однако сдержалась и, не сказав им ни слова, побежала вниз встречать своего гостя.

С первого же взгляда я поняла, что он был сильно обеспокоен.

"Что такое, Гриша, что случилось?" – с тревогой спросила я. В конце концов, он ведь был моим лучшим другом, наилучшим из всех в моей жизни.

"Тамара, я должен тебе кое-что сказать, – тихо произнёс он, – и это крайне важно. Я знаю, какой была твоя жизнь после свадьбы – все это знают, – и больше не могу этого выносить".

"Ты не можешь выносить?" – истерично хихикнула я.

"Пожалуйста, не надо, – серьёзно произнёс он, – ты знаешь, что я имею в виду. Я люблю тебя, Тамара, как никогда прежде! Умоляю тебя, уезжай со мной, сей же час, немедленно!"

Я уставилась на него в изумлении.

"Что значит 'уезжай со мной'? Как я могу? Как насчёт Алексея и моих детей? …"

"Оставь Алексея, оставь навсегда. Разведись, вот что я подразумеваю, а потом стань моей женой".

"А моих детей?" – повторила я, всё ещё на него пристально взирая, не в силах отвести взгляд от его встревоженного лица.

"Разумеется, возьмёшь их с собой. Я их удочерю. Они станут нашими … Будет нетрудно доказать, что Алексею на них наплевать и что он не годится им в отцы. Все знают, что он пьёт, и все знают о Лидии".

Внезапно я ощутила, что всё моё тело напряглось и руки с ногами похолодели. Боже мой, в моей жизни наступил кризис, глубочайший кризис, от которого зависело всё моё будущее и будущее детей … Что мне было делать? Я до сих пор любила Гришу, но не по-старому. Почему-то это стало больше похоже на мою любовь к Ваньке – да, гораздо больше, чем на ту, прежнюю "влюблённость", которая некогда так много для меня значила. Она ушла безвозвратно, и я с грустью вспомнила слова Пушкина: "Я вас любил: любовь ещё, быть может, в душе моей угасла не совсем … Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам Бог любимой быть другим".

"Ну, Тамара, что скажешь? О чём ты думаешь?" – спросил Гриша, ласково беря меня за руку и заглядывая в глаза так, что раньше бы я почувствовала себя Снегурочкой, которой суждено вот-вот растаять. Но сейчас я чувствовала себя по-другому. Было ли это потому, что я выросла, стала замужней дамой и матерью? Всё было уже не так, как раньше. Тем не менее мне хотелось его обнять и закричать: "Да, да, да, Гриша! Забери нас отсюда, меня и дочерей, и подари мне новую жизнь, счастливую".

Но вместо этого я напряглась ещё сильнее и ответила голосом, который совсем не был похож на мой.

"Я не могу этого сделать, Гриша, просто не могу. Из-за дочек … Да ведь они только что родились …"

Я почувствовала себя точно так же, как тогда, когда Мама упрашивала меня бросить Алексея и вернуться в отчий дом, чтоб уже там рожать своих детей. И вновь я не смогла этого сделать. И причиной являлся не страх перед скандалом – тот меня вовсе не беспокоил! Нет, всё дело было скорее в жалкой надежде на то, что, если бы я поступила правильно, меня бы постигло нечто прекрасное и счастливое – как ребяческая награда "яко на небеси́ и на земли́".

"Это окончательно?" – спросил он через некоторое время, когда мы уже оба сидели молча, даже не глядя друг на друга.

"Да", – прошептала я.

"Бесповоротно?"

Я кивнула.

"Ну, тогда прощай", – произнёс Гриша и, встав, взяв мою руку и поцеловав, задержал ту в своих ладонях. "Очень холодная, – пробормотал он, – так же холодна, как нынче ты сама".

"О, я не холодна, – воскликнула я, – но почему же ты не попросил меня стать твоей женой два года назад?"

На его лице появилось выражение боли.

"Да, почему? – повторил он. – Почему мы так часто совершаем неправильные поступки и принимаем неверные решения? … Уже слишком поздно говорить о прошлом, которое ушло навсегда, – но ведь будущее за нами".

"Нет, ничего подобного, – возразила я. – Это судьба – чему быть, того не миновать … не то, чего мы хотим!"

"Ах, что за чепуха! Оно может стать нашим, будь на то наша воля".

"Старая добрая свободная воля? – грустно спросила я. – И что же это в данном случае? Говорит ли она мне остаться с мужчиной, за которого я вышла, или уйти с тобой?"

"Она говорит уйти со мной", – слегка хохотнув, ответил он.

Но я больше не могла продолжать этот разговор. Я ужасно желала пойти с Гришей, искушение было велико, и тем не менее ещё раз – возможно, в последний раз – я намеревалась поступить так, как считала до́лжным.

"Прощай, Гриша", – прошептала я, и слёзы потекли из моих глаз.

"Прощай, Тамара, душенька". И впервые с тех пор, как появился в моей жизни, он заключил меня в