— Разумеется, Вилли, навестим, познакомимся. Главное, чтобы хирургическая операция прошла благополучно.

— А можно мне будет пригласить Густава?

— Почему бы и нет?

— Будем надеется на успех, дядя?

— Да. Непременно. Клаус Кант один из лучших нейрохирургов Германии.

— Я знаю.

— Поэтому, консультируясь с фондом Центра германо-российской дружбы в Берлине, я посоветовал выйти именно на клинику Канта. Предварительно, конечно, встречался с Клаусом и говорил с ним по этому поводу.

— Дядя, а давно ли звонила из России Катерина?

— За несколько дней до того, как русский ветеран, кстати, зовут его Василий, Василий Федотов, прибыл по назначению в клинику.

— С сопровождающим?

— Да, с одним из родственников.

— Катерина сказала, с мужем младшей дочери Василия. Он более-менее сносно говорит по-немецки, потому и выбор пал на него сопровождать пациента.

— Понятно, дядя. Всё в порядке. Теперь, главное, операция. Ты говорил, что речь идёт об осколке?

— Да. Причём ранение было в грудь. В Сталинграде. Серьёзное ранение, — подчеркнул Генрих и поправился: — Серьёзнее не бывает. После этого Василия списали с военной службы и отправили после госпиталя домой. Война для него окончилась в январе сорок третьего. Обо всём этом рассказала Катерина во время одного из наших телефонных переговоров. Видишь ли, Вилли, практически война для нас с ним закончилась одновременно и в одном месте…

— Удивительное совпадение, дядя.

— Причём, как сегодня сообщил Клаус, мы ещё и ровесники.

— Ровесники?! — всплеснул руками Вилли.

— Да. С одного месяца, но он старше меня на несколько дней. В какой-то степени, Вилли, символично, что согласно договорённостям первый пациент оказался участником Сталинграда, где довелось побывать твоему дяде, и родом из Сибири, где тоже довелось побывать твоему дяде.

— Мистика, да и только, — констатировал племянник.

— Реалии жизни, мальчик мой, реалии жизни, — задумчиво проговорил Генрих. Он молча подошёл к окну, слегка дёрнул за тесёмку шуршащих жалюзей, раскрывая место потоку солнечных лучей. В гостиной сразу стало ярко. Солнечные блики заиграли на стёклах прозрачных дверок книжных шкафов, на словно позолоченных массивных рамах картин, висящих на стенах.

— Ты не останешься обедать? — спросил Генрих, видя, как племянник засобирался уходить.

— К сожалению, нет, дядя. В университете на кафедре в тринадцать тридцать сбор дипломников. Опаздывать нельзя.

— Но ведь ещё позволяет время? Я закажу такси!

— Нет, потороплюсь. Надо ещё забежать кое-куда. Перекушу в булочной.

— Чашечка кофе и пирожное? Это обед?

— Приготовь что-нибудь вкусненькое на ужин, дядя.

— Хорошо.

— Да, дядя Генрих, а что с твоим «Фольксвагеном»? Прошла машина профилактику?

— Надо будет узнать, а то начинаю привыкать к общественному транспорту. Кстати, мне нравится. Как бы находишься в гуще событий. А на своей машине быстро туда, быстро сюда. Неинтересно.

— Ничего, дядя, скоро развеемся. Нас дожидается горнолыжная база. Вот кончатся эти дела с Василием.

— Боюсь, что поездка в горы со мной может тебе наскучить, Вилли. Как в прошлый раз.

— В прошлый раз?

— Абсолютно так. Именно в прошлый раз. Я как бы третьим лишним оказался.

— Ты из-за той девушки?

— Какая наблюдательность!

— Дядя, всё в порядке. Девушка была рада общению. Тем более, она оказалась в первый раз на той базе.

— Понимаю. Кто-то же должен был помочь ей освоиться в незнакомой обстановке?

— Совершенно верно. Всё, дядя, я побежал. До вечера.

— Беги. Девушке привет!

— Дядя, ты удивительно проницательный!

— Я знаю, — с улыбкой ответил Генрих. — Беги уже. Не заставляй девушку ждать…

38

Когда в бою у орудия разбита панорама, то артиллеристы прибегают к тому, чтобы целиться по каналу ствола. В узко очерченный чернотой кружочек жерла надо поймать вражеский танк или самоходное орудие, которые неумолимо движутся на твои боевые позиции. Желательно поймать место под башней или борт и ударить бронебойным. Может быть, последним снарядом, найденным среди пустых, расщепленных вражескими осколками, снарядных ящиков. Но обязательно ударить. А вражеская броневая армада медленно надвигается на позиции, намереваясь пробить брешь на этом участке обороны Сталинграда. А здесь, на позиции, только один расчёт и остался со всей батареи.

Старший сержант Федотов, присев на корточки, заглядывает в дуло, как в телескоп. Он медленно наводит ствол орудия на цель, показывая чёрной от пороховой копоти рукой своему расчёту, куда толкать тяжёлые станины.

— Правей… Ещё чуть правей… Теперь чуточку левей… Стоп!

Виден угловатый корпус ближайшего танка.

— Снаряд! Огонь!

Вздрогнул ствол. Со знакомым звоном из казённика вылетела пустая гильза. Под башней бронированной машины заклубилось чёрно-багровое пламя. Горят кострами танки с белыми свастиками. Один, второй, третий. Но и вражеские снаряды ложатся всё точнее. Вот и прислуги орудия нет, только старший сержант Федотов. Но бой не закончен. Огонь! Огонь! Огонь! На артиллерийской позиции грохнул разрыв. Чёрные комья земли и огненный шар в глазах старшего сержанта Федотова. И всё потухло.

…Василий не слышит, как в тишине операционной звякнул о металлическую чашку маленький, крупповской стали, осколок. И не слышит отрывистых слов профессора Клауса Канта и его ассистентов:

— Давление?

— Падает!

— Прямой укол!

— Есть.

— Давление?

— Продолжает падать!

— Пульс?

— Замедлен. Мы его теряем!

— Сколько минут отсчёта от первоначальной нормы до невозврата?

— Двадцать минут!

— Полный реанимационный алгоритмический комплекс!

— Но…

— У нас только двадцать минут! Только двадцать! Делайте!!!

— Хорошо, доктор Кант…