– Мама говорит – чтобы вшей не было, – ответила она.

– А как маму зовут? – спросил я.

А-мэй глубоко задумалась, как будто я задал ей сложнейшую задачку. По морской глади пробежала тонкая рябь – тень улыбки. Внутри меня что-то дрогнуло, мне смутно почудилось, что я где-то уже видел такие глаза.

– Маму зовут мама, – сказала она.

В этот момент я услышал, как кто-то бежит. К нам вихрем подлетела женщина, увидела ребенка у меня на руках, остановилась и схватилась за сердце, еле переводя дух.

– Вот ведь чахоточница! – воскликнула она. – Я только отвернулась, а ее уже и след простыл!

“Чахоточники” – слово, которым в наших краях ругают детей. Ругань эта не злая, вроде крепкое словцо, а все равно с примесью ласки, на севере в таких случаях говорят “пакостники”, а в Шанхае – “чертята”.

А-мэй слезла с моих рук, обняла ногу женщины.

Женщина была одета как обычная крестьянка из Сышиибу, но тело под этой одеждой было не таким, как у моих землячек. Наши женщины худые и плоские, а у этой были развитые, округлые формы, пышная грудь туго натягивала рубашку, заставляя ткань собираться складками.

Хотя фигура была чужой, в лице и голосе сквозило что-то очень знакомое. Я снова пригляделся и наконец понял, кто это.

Я окликнул ее:

– А-янь!

Она явно меня не узнала. После побега я выбрался из воды мокрый с головы до ног. Моя полицейская форма слишком бросалась в глаза, поэтому я выудил из кармана последние медяки и купил у рыбака на пристани какое-то старье и соломенную шляпу, местные такое не носили.

Я снял шляпу и сказал:

– Это я, А-ху.

А-янь застыла от изумления. Она оглядела меня сверху донизу и спросила тихо:

– Ты… ты что, сбежал?

Я хотел было задать встречный вопрос: “А ты откуда знаешь?” – но она не дала мне открыть рот, выхватила у меня из рук шляпу и нахлобучила мне на голову.

– Иди за мной, головы не подымай, наткнемся на кого – не здоровайся, – скомандовала она.

А-янь присела на корточки, велела А-мэй вскарабкаться ей на спину, поднялась и зашагала вперед. Она двигалась стремительно, под ее туфлями с шелестом пригибалась трава, штанины раздувались от ветра. Я вдруг отчетливо увидел в ней ту самую А-янь из Юэху и вспомнил, как называл ее тогда Иэн.

Wind.

Да, она была ветром.

К счастью, нам так никто и не встретился, и мы быстро добрались до дома А-янь. Когда-то это был и мой дом, одну половину занимала семья Яо, вторую – мы с родителями. Раньше здесь жили шестеро, троих не стало, еще трое изменились до неузнаваемости. Я растерянно смотрел на порог, в котором подошвы протерли лунку, и мне казалось, что с того времени миновало целое столетие.

А-янь опустила ребенка на землю, взяла стоявшую у входа деревянную табличку, втолкнула нас с А-мэй в комнату, а после торопливо закрыла ворота во двор и заперла их на засов.

К табличке, которую А-янь унесла в дом, крепился лист бумаги. На нем было аккуратно выведено кистью:

ДОКТОР ЯО

(ТРАДИЦИОННАЯ И ЗАПАДНАЯ МЕДИЦИНА)

ЛЕЧЕНИЕ ОЗНОБА, ЖАРА, УШИБОВ, РАСТЯЖЕНИЙ,

ЯЗВ ВО РТУ У ДЕТЕЙ

ПРИНЯТИЕ РОДОВ, ЛЕЧЕНИЕ ПОСЛЕРОДОВЫХ БОЛЕЗНЕЙ

РАЗУМНЫЕ ЦЕНЫ, ОПЛАТА ПОСЛЕ ВИДИМЫХ РЕЗУЛЬТАТОВ

– Армию разбили, теперь всюду ловят дезертиров. Баочжан докладывает обо всех, кто вернулся, потому что иначе его самого посадят. В Люпулине позавчера нашли одного – думал отсидеться в чане для воды. Расстреляли на месте, прямо перед родными воротами.

А-янь подцепила ногой табурет, пододвинула ко мне, чтобы я сел.

Я хотел рассказать ей, как командир отряда спрыгнул с корабля и как его убили, но решил отложить эту историю на потом – боялся напугать А-мэй.

– Когда стемнеет, уйду к брату, – сказал я.

А-янь вынула из-за пазухи платок и стала вытирать с лица А-мэй пот.

– Сдурел? – бросила она. – Если тебя захотят арестовать, где в первую очередь искать начнут?

Я остолбенел. Я еще не привык к новому тону А-янь – тону, с каким сам раньше с ней разговаривал. Мир слегка тряхнуло, и вот уже наши роли поменялись, я больше не был ее наставником, а она больше не была моей ученицей.

– Не могу же я тебя в это впутывать. – Я протянул руку к окну и приподнял краешек бамбуковой шторки. Солнце уже садилось, до наступления темноты оставалось часа два.

– Здесь безопаснее, чем у твоего брата, никто не догадается, что ты у меня, – сказала А-янь.

– Почему? – удивился я.

А-янь усадила А-мэй на стульчик, сняла с нее туфли, вытрясла из них песок.

– Ну как, все ведь знают, что ты со мной развелся. Мне полагается люто тебя ненавидеть.

А-янь произнесла это, не глядя на меня. Она постучала туфли А-мэй друг о друга, в комнате закружилась пыль. Ее голос был необычайно спокойным, как будто речь шла о пыли или о туфлях.

В эту минуту мне хотелось одного – провалиться сквозь землю, чтобы спрятать свое лицо.

В комнате вдруг стало тихо, я услышал, как паук в углу выпускает нить и как живот А-мэй урчит от голода. Еще я услышал, как что-то хлынуло, шипя, из моих пор, нечто вроде зловонного испарения – то было смущение. Табурет словно отрастил колючки, которые протыкали мои рыбацкие, с мотней до колен, штаны и впивались мне в кожу – бессчетные, мелкие, и никак их не вытащишь, хоть кожу с себя сдирай.

– Побудь пока в задней части дома, – наконец заговорила А-янь. – Поуляжется все, тогда и выйдешь.

Предоставив меня самому себе, А-янь ушла на кухню, разожгла огонь, отмерила рис, поставила вариться. Через приоткрытую дверь я смотрел, как она сгибает и разгибает руку, раздувая меха, видимая мне половина лица казалась серой, то ли от золы, то ли от тени.

А-мэй подобрала с пола туфли, которые вычистила ее мама, хотела надеть их и в итоге надела не на ту ногу. Она скинула обувь, подняла голову и взглянула на меня. Я подошел, опустился на корточки. Не успел я и слова сказать, как она водрузила ножку мне на колено.

– Туфельки, – потребовала она.

А-мэй озорно ткнула меня пяткой. Ее пяточка, легонько и нежно, задела самое мое сердце, и оно растаяло, как свиной жир на медленном огне.

Наша с А-мэй общая судьба была предрешена с первого взгляда, и не нужны были для этого ни предварительные условия, ни дальнейшие усилия. А-мэй еще не родилась, а небесный владыка уже поместил меня на ее пути, устроил так,