Полчаса спустя Кхак снова сидел на полу перед жандармами. Он был голый и дрожал от холода, губы стали совсем лиловыми, зубы стучали. Пожье опять оседлал свое кресло.

— Ты хочешь жить или хочешь умереть?

— Хочу жить...

— Тогда говори правду. И не будем терять зря время. Где ты печатал газету?

— Я уже сказал, что недавно приехал в Хайфон. Мне негде было даже остановиться. Какая уж тут типография!

— А откуда взялись газеты, которые ты дал Хаю?

Тут Кхак вспомнил о своем плане побега. Но Пожье торопил, не давал ему задумываться:

— Что молчишь? Говори, кто дал тебе газеты?

— Один человек...

— Что за человек?

— Из центра...

— Из Партийного комитета Севера?

Кхак сделал вид, что вынужден признать явные факты, которые бессмысленно отрицать.

— Оттуда.

Жандармы переглянулись.

— Как ты поддерживал связь с центром?

Зубы Кхака продолжали выбивать дробь.

— Подайте ему одежду. Говори, через кого ты поддерживал связь с комитетом?

Кхак надевал белье, которое ему подарила Ан... От внезапной ярости кровь бросилась ему в голову, захотелось вскочить и крикнуть им в лицо, что они палачи и звери. Но Кхак сдержался.

— Через человека по имени Хоан, — сказал он спокойно. — Высокого роста, ходит в европейском костюме и в черной фетровой шляпе. Он разыскал меня однажды на рынке. Встречались обычно где-нибудь в заброшенных кумирнях или в поле. Последний раз виделись пятнадцатого.

— Значит, в следующем месяце опять должны были встретиться?

— Да, если он не узнает, что я арестован.

— Где вы назначили свидание?

— Тоже в кумирне... В одной деревне, названия не знаю, но дорогу найду. Это недалеко от каменных карьеров Чанг-кень.

Каменные карьеры, безлюдная переправа через речку, берега которой заросли камышом...

Пожье встал и в раздумье заходил по комнате. Робер подошел к Кхаку.

— Ну смотри, если соврал! Живым не выпущу! Кого ты успел привлечь в свою организацию в Хайфоне? Говори, а то заставлю «танцевать» и провезу на «подводной лодке»!

Пожье подошел к ним.

— Да! Кого тебе удалось привлечь здесь? Товарища Хая, товарища Мока, товарища Ляма, товарища Конга? Верно?

Кхак услышал только одно имя: Конг! Значит, они знают о нем. Почему же тогда его не арестовали?

— Я познакомился с Хаем, когда тот покупал книги. Дал ему несколько газет. Он боялся, не хотел брать. Я сказал, что, если не понравятся, может сжечь их. Больше я никого не знаю.

Пожье вразвалку подошел к креслу, уселся на него верхом и улыбнулся.

— Ну вот что, дорогой друг, ты все нам наврал! Все, от начала до конца. Будешь ты наконец говорить правду? Где находится горком? Где вы печатали газету? Где Партийный комитет Севера? А ну, подвесить его!

С Кхака снова сорвали одежду и подвесили на тросе за пальцы рук так, что ноги едва касались пола. Потом приставили концы проводов к груди и ногам, и начались «танцы».

Никто из жандармов не хотел лишиться удовольствия покрутить рукоятку магнето. Когда ноги Кхака конвульсивно сжимались, он повисал на больших пальцах рук, и тогда ему казалось, что они вот-вот не выдержат и оторвутся. Из горла Кхака вырывался уже хрип, так хрипит животное в предсмертных судорогах. Глаза стали закатываться, крик постепенно стих, голова свесилась на грудь...

Пытку прекратили. Наконец Кхак пришел в сознание.

— Будешь говорить?

— Я все сказал...

— Где горком?

— Я ничего не знаю.

И снова вертелась ручка магнето, снова дергались в диком «танце» ноги Кхака. Наконец на губах у него выступила пена. Глаза потускнели. Робер в бешенстве схватил его за горло.

— Говори, говори!.. — исступленно вопил он.

Но Кхак уже ничего не видел, лишь губы беззвучно шевелились...

— Кого ты привлек в организацию?

— Никого... — с трудом выдавил из себя Кхак.

Робер подскочил к нему и нанес страшный удар в лицо, потом стал как безумный вертеть рукоятку магнето. Никто из жандармов уже не улыбался. Француз злобно выругался и, распахнув дверь, выскочил из комнаты. Пожье швырнул окурок и тоже встал. Как бы этот Кхак не умер на первом же допросе. Пожье догнал Робера и успокаивающе похлопал его по плечу.

— Оставим его пока.

Робер вернулся. Тяжело дыша, он уселся за стол, отодвинул магнето в сторону. Кхак качался посреди комнаты, голова его безжизненно упала на грудь.

Он, точно сквозь сон, слышал, как в комнату ввели кого-то, и до него, словно из другого мира, донеслись голоса:

— Смотри на него. Хочешь, чтобы и тебя подвесили?

— О, господин, на него страшно смотреть!..

— Тогда говори правду.

— Хорошо, господин.

— Когда ты встретил Кхака? Когда он завербовал тебя в свою организацию?

Кхак с трудом приоткрыл один глаз и увидел Мока, стоявшего перед Пожье с почтительно сложенными на груди руками. Трудно было узнать в этом человеке смелого и ловкого парня, не побоявшегося водрузить флаг в порту. Мок стоял, склонив голову и слегка подогнув колени, жалкий, сжавшийся в комок.

— Господин, я не знаю никакого Кхака...

Пожье вскочил. Казалось, его глаза вот-вот выскочат из обрит.

— Тебе что, смерти захотелось? Хотя его звали Зёнгом. А товарища Зёнга тоже не знаешь?

Теперь Кхак окончательно пришел в себя. Он пристально смотрел на Мока и с волнением ждал, что тот ответит. Мок по-прежнему стоял, прижав руки к груди, и, казалось, еще больше съежился от страха.

— Господин, я не знаю никакого Зёнга.

Пожье схватил Мока за ворот и подтащил его к Кхаку.

— Ну а это кто, знаешь? — заорал он на всю комнату.

Кхак смог открыть только один глаз, второй совсем заплыл и не открывался. Глаз смотрел на Мока внимательно, спокойно, изредка помаргивая. При виде Кхака Мок испуганно попятился, в глазах застыл ужас и сострадание. Кхака трудно было узнать. Все его лицо было в отеках, в лилово-черных пятнах. Одно веко было разорвано и покрыто сгустками крови.

Мок продолжал с ужасом смотреть на это лицо. В своей поношенной и вылинявшей рубашке он казался неуклюжим деревенским парнем, навеки затаившим в душе страх, который передавался из поколения в поколение. Кхак ждал ответа. Почтительно согнувшись, Мок сказал, глядя прямо в глаза Пожье:

— Господин, я не знаю этого человека...

— Ах ты сволочь!

Пожье долго изрыгал проклятия, потом крикнул одному из жандармов:

— А ну, Динь,