Весь день мы провели на ногах, обошли базары с крышами-куполами, заходили в караван-сараи, чайханы, где-то пообедали, где-то пили чай и не заметили того, что приближается вечер. Странствуя по городу, я видел, что в Бухаре, как в Кабуле, живут люди самых разных национальностей — узбеки, таджики, туркмены, афганцы, индийцы, персы… Идешь по улице — и какой только речи не слышишь! И всех людей объединяет одно — базар. Торговля, как могло показаться, это единственная движущая сила города. Вот закроется базар, запрутся лавки — и все замрет.

Я предвидел, что встречу в Бухаре и русских, но не думал, что их здесь так много. По улицам ходили празднично одетые господа, свысока глядящие на других или вовсе на них не глядящие. Мужчины и женщины небольшими группками, по двое, по трое, сновали из лавки в лавку и, судя по всему, чувствовали себя как дома. Именно это и удивляло меня, потому что здесь, в Бухаре, которая была оплотом мусульманства, женщина без чадры была просто вызовом. А русские ходили с непокрытыми головами и доступными любому взгляду лицами. И при этом ничего не опасались.

Мимо нас прошел человек в пенсне и с отполированной тростью в руке. Рядом с ним была нарядно одетая русская женщина. Скользнув по ним взглядом, Мухсин раздраженно сказал:

— Полковник Прохоров, один из военных советников эмира. Сейчас здесь появилось много таких — как крысы, сбежали с тонущего корабля. В основном это царские офицеры, служащие полиции и жандармерии, банкиры, заводчики… С помощью эмира они готовят крестовый поход на большевиков.

Погода неожиданно стала меняться, северный ветер принес с собою тяжелые и низкие тучи. Быстро стало темнеть, казалось, с минуты на минуту хлынет дождь. Но небо словно раздумало: тучи быстро поплыли кверху, ветер утих, и последние лучи солнца озарили горизонт багряным светом заката.

…Мухсин, как оказалось, жил в тесном дворике близ медресе Мир-Араба. Ему уже было за тридцать, но он оставался холостяком и о женитьбе даже не помышлял.

— Неужто тебе так и не приглянулась ни одна красотка? — пошутил я, когда мы уселись за стол. — Или не осталось их в Бухаре?

В этот момент в комнату вошел старый повар, и Мухсин явно обрадовался возможности отмолчаться. На столе, ко всему прочему, появилось большое блюдо с дымящейся райскими ароматами ляжкой барана.

— Что еще прикажете? — спросил повар.

Стол был заставлен разными яствами, попыхивал и медный самовар, начищенный до блеска. С благодарностью посмотрев на пожилого повара, Мухсин отпустил его:

— Пока все… Если что понадобится, я скажу. Запри ворота — меня ни для кого нет.

Он встал, запер за поваром дверь, — видно, хотел спокойно, без помех, поговорить; достал из буфета коньяк, водку и, улыбаясь, посмотрел на меня.

— Историю с мышами помнишь? — неожиданно спросил он.

— С какими мышами? — удивился я.

— Ладно, сначала пропустим по рюмочке, потом напомню. Тебе чего налить?

— Коньяку, пожалуйста.

Он наполнил обе рюмки, выпил за меня и мою семью, потом разлил по тарелкам ароматный мясной суп и весело заговорил:

— Недавно я ездил в Карши — проводил учения с войсками эмира. Тамошний бек оказался весьма гостеприимным человеком, любителем выпить и повеселиться. Не один вечер и не одну даже ночь мы провели в его доме за дружескими беседами на самые разные темы, а когда я собрался уже уезжать, он накинул на мои плечи дорогой халат и сказал: «В память о нашем знакомстве…»

Отложив ложку, Мухсин поспешил в соседнюю комнату и вернулся оттуда с халатом, накинутым на плечи.

Это был отличный халат! Ворот его сверкал золотыми и серебряными нитями, да и весь он переливался, как самая дорогая парча.

Мухсин неожиданно повернулся ко мне спиной и сказал:

— А теперь посмотри, что натворили мыши.

Я глянул и невольно расхохотался. На спине зияла дыра величиной в здоровую ладонь! И только тут я вспомнил случай, когда-то происшедший в Кабуле.

У Мухсина была сестра. Время от времени она приходила к нему, чтобы убрать в доме, и однажды заметила, что мыши отгрызли у одного ковра целый угол.

— Вот, — заворчала она, — был бы женат, жена не допустила бы такого безобразия! В доме не было бы мышей! Она следила бы за порядком…

Каждый раз, когда она приходила, начинался разговор, что брату пора жениться, и однажды сестра наконец вывела Мухсина из терпения.

— Ладно! — с досадой сказал он. — Завтра пятница, зови гостей. Сперва поговорим с родней.

На другой день в доме собрались все родственники. Сидя на испорченном мышами ковре, Мухсин спросил между прочим:

— А как по-вашему, во сколько мне обойдется свадьба?

Они подсчитывали-подсчитывали и наконец назвали такую сумму, что у него голова закружилась. И тогда он сказал:

— Я и сам всю ночь не спал — прикидывал расходы и думал, могу ли позволить себе это сейчас. А потом решил: вместо того чтобы тратить тысячи афгани на женитьбу, не проще ли всего за пять афгани купить мышиный яд?

Эта история быстро стала достоянием всех друзей Мухсина, и над нею в Кабуле долго смеялись. Вот ее-то и напомнил он мне, показав испорченный мышами халат. Мы пошутили по этому поводу, посмеялись. Но вскоре разговор коснулся серьезных тем. Началось опять-таки с Амануллы-хана. Мухсин повторил свою точку зрения: одному человеку, кем бы он ни был, нельзя вручать судьбу страны.

— Кто он такой, Аманулла-хан? — спросил Мухсин и сам же ответил: — Такой же эмир, каким был его отец, такой же монарх! Он сам формирует правительство, командует войсками, издает и подписывает законы, — в общем, все права и вся сила в его руках. Никто не может ему возразить! — На лбу Мухсина от волнения вздулись вены. — Напомню тебе, Равшан, слова Людовика Четырнадцатого. Он сказал: «Государство — это я». И был прав! Потому что там, где есть монарх, демократии быть не может.

— Постой, постой, — спокойно прервал я. — Но ведь и монархи бывают разные! Мы своими глазами видели, как правил покойный эмир Хабибулла-хан, как старался он во всем угождать англичанам и заботился лишь о том, чтобы получить от них лишнюю подачку. Но Аманулла-хан… Он же в первый день коронации объявил, что не намерен угождать англичанам, а наоборот, не вложит меч в ножны, пока не добьется полной независимости Афганистана от Великобритании. И на достижение этой цели поднял весь народ!

— Ну, и дальше? — Мухсин посмотрел на меня, как мне показалось, с неприязнью. — Дальше-то что? Допустим даже, что завтра Афганистан станет независимым, — будет ли это