– Да хранит вас Господь, милый дядя, – сказал Монмаранси, устремив взор на страшное видение.

– Я в ожидании его милосердия, – отвечал призрак медленно и кротко. – Но ты, друг мой, ты…

И тень, казалось, затрепетала, испустив вздох, как легкое пламя, колеблемое ветерком.

– Скажите, во имя Бога, зачем я вижу ваш образ в этот час? – спросил Генрих в волнении.

– Вспомни, как некогда пораженные до глубины сердца разговором философа Питара о разлуке души с телом, мы поклялись, что первый из нас, кого отзовет Господь, придет попрощаться с другим, если это будет дозволено. Я исполнил мое обещание… Прощай, милый Генрих, прощай, но не навеки: через тысячу двести семьдесят два дня, там…

Здесь голос умолк и видение исчезло. Вскочив с постели, разбудив слугу, спавшего возле, и несмотря на позднее время, он послал его осведомиться о маркизе Порте, палатка которого стояла на другом конце лагеря. Слуга возвратился через полчаса. Маркиз был ранен пулей в голову около восьми часов вечера и, не приходя в сознание, умер за четверть часа до полуночи[35].

Таким образом повторилось для одного из храбрейших французских рыцарей видение, явившееся Бруту накануне дня, в который погибла римская свобода. История подтвердила оба факта; мы останемся нейтральными между скептицизмом и легковерием.

11 мая Прива был взят приступом после геройской обороны. Гарнизон вырезали, жителей ограбили. Разнузданная солдатня прибавила к ужасам насилия факты, возбудившие негодование целой Европы: многие женщины подверглись последнему оскорблению, имея вместо подушки живых мужей, прослывших ревнивыми; чудовища искали наслаждения на груди, на которой десятая весна только что начинала еще зарождать неопределенную почку девичества; другие шпагой открывали путь для чудовищного сладострастия; иные бессильные развратники принуждали молодых еще матерей, принуждали в своем присутствии предаваться преступным ласкам сыновей… И люди, которые вели себя подобным образом, были провозвестниками лучшей религии, благочестивыми мстителями, которые истребляли мерзости проповеди, т. е. чисто евангельскую нравственность, заключавшуюся в соглашении законов божественных с социальными.

Глава XIV

Болезнь короля. – Замыслы против Ришельё. – Гостиница Тур-дю-Пен. – Джулио Мазарини. – Любезная племянница. – Мишель Данс. – Выкидыш. – Маркина Фаржи. – Любовь короля. – Разговор Ришельё. – Письмо. – Щипчики; – Мария Медичи и астролог Фаброни. – Предсказания. – День обманутых. – Ришельё готовится к отъезду (10 ноября 1630). – Арест Марилльяка. – Шатонеф у королевы. – Бассомпьер у короля. – Маршал в Бастилии. – Бешенство Гастона Орлеанского. – Арест королевы-матери. – Ее бегство.

После покорения Прива, король отправился в Севенны; вскоре едались города Андуз и Алез; Ним, Кастр, Мильго, Узе в нижнем Лангедоке покорились после, и герцог Роган положил оружие. Сопротивлялся еще Монтобани но король, торопясь возвратиться в Фонтэнебло, поручил осаду этой крепости своему воинственному министру. Кардинал-генералиссимус остался под стенами осажденного города, чтобы пожать лавры новой победы, а маршал Бассомпьер для того, чтобы делать дело и подвергаться опасности.

Уступая своей судьбе, Сардинский государь, угрожаемый испанцами, нарушил в 1630 г. трактат, подписанный в Сузе в предшествующем году. Продовольствие не являлось более в Казаль, находившейся в осаде, и война вспыхнула между Людовиком XIII и герцогом Савойским. Ришельё, сделавшись фактически коннетаблем, заправлял всеми действиями, при помощи маршала Форса.

Король выехал в армию, но будучи застигнут в Морвенне сильной лихорадкой, принужден был возвратиться в Лион, где мог найти лучшую медицинскую помощь.

Болезнь Людовика ХIII быстро усилилась до такой степени, что через несколько дней он был на краю гроба и мало подавал надежды медикам. Приехали обе королевы. Смиренный и кающийся, как все люди, которые считают себя при смерти, царственный умирающий сознавался слабым голосом в своих проступках против матери и даже против супруги, ибо умирающие видят лишь собственные вины, и слабый взор их не замечает уже пятен чужой совести. Людовик поклялся: – если. Бог продлит его жизнь – быть более почтительным, более покорным к своей матери и более справедливым и нежным к Анне Австрийской. Он, даже предупреждая желания этих обеих королев, оскорбленных кардиналом, обещал отставить его немедленно, как только Франция примирится с Испанией.

Анна слишком много имела причин жаловаться на Людовика ХIII, чтобы ее тронуло это запоздалое раскаяние, впущенное предсмертным страхом.

В то время, когда король с некоторыми слабыми надеждами на спасение, боролся с горячкой, госпожа Фаржи, камерфрау королевы, внушала Гастону, что в случае смерти короля, Анна, следуя склонности сердца, отдаст руку второму законному сыну Генриха IV.

– Этот замысел исходит из вашего воображения, маркиза? спросил Монсье у этой торопливой вестницы.

Как бы там ни было, а королева питает к вашему высочеству особенную дружбу, придавая этому слову значение, гораздо ниже действительного, чтобы я не могла уверить вас, что для нее союз этот будет очень лестен.

– Вам приказано сообщить мне об, этом?

– Если бы это было так, то я не могла бы сказать иначе, как узнав прежде ваши собственные чувства.

– Я любил невестку, она знала об этом, и моя любовь продолжалась месяца три, доходя до бешенства… Но потом…

– Потом сердце ваше восприняло другие впечатления; но во всяком случае такой нежной ручкой, как у королевы, можно раскрыть прежнюю рану, которую она нанесла.

– Маркиза, поручение это мне кажется немного преждевременным; мы можем возвратиться к нему[36].

В то время, когда завязывалась тайная эта интрига, Мария Медичи устраивала партию против кардинала и уговаривала многих знатных лиц арестовать этого министра немедленно по смерти короля. По этому поводу было у нее совещание между Гизом, Монморанси и Бассомпьером.

– Не надобно отнимать жизни у этого человека, как бы он ни был преступен, сказал Гиз: – он, кажется; гордится званием князя церкви, ну что же, вышлем его в Рим, – ему там будет досуг молиться, а мы избавимся от его обманов и вероломства.

– Предложение это не удобно, отвечал Бассомпьер: – послать Армана-дю-Плесни в Италию значит совершить важную ошибку; он не преминул бы накликать там бурю, которая скоро разразилась бы над Францией. Ecclessia abhorret a sanguine[37], говорит священное писание, но это не мешает ханжам убивать спокойно тех, кто им не нравится. Мы не