Сейчас стояла середина мая, и побеги тыкв были на полпути к тому, чтобы полностью покрыть владения Билла бугорчатым зеленым ковром. Хозяина это совершенно не трогало; он защищал от поползновений тыкв лишь маленькую делянку, где выращивал перцы чили. Такого количества сортов перца Рафи не видел за всю свою жизнь.

По краям владений Билла возвышались трехметровые, усыпанные цветами кусты фукьерии [61], служившие, по всей видимости, подобием изгороди. Для каждого флигеля, хижины, палатки и глинобитной хибары у Билла имелось название, хотя Рафи не знал значения доброй половины этих слов. Однако Коллинз был в курсе, где у Билла располагаются портик, пьяцца, притвор, оранжерея, кабинет, библиотека (притом что хозяин поместья не умел читать), зал собраний, гостиная, ванная, кузница, буфетная, будуар и трапезная.

Трапезная представляла собой плетеную беседку в окружении кострищ, обложенных камнями, и железных вертелов с нанизанными на них свиными ребрышками, которые медленно томились над раскаленными жаровнями. Рафи давно догадался, что слово «трапезная» означает место приема пищи, поскольку именно туда всякий раз отправлялся Билл с полным еды котелком — черным от сажи и блестящим от жира. Билл водружал котелок на снятый задний борт фургона, положенный поверх двух бочек, и вместе с Коллинзом приступал к обеду. Ели друзья стоя.

Всякий раз, когда Рафи заглядывал к Биллу, содержимое посудины разнилось, и все же Коллинз подозревал, что Билл ни разу не опорожнял котелок до конца. Одним из неизменных составляющих блюда являлись перцы чили. Прочие ингредиенты отправлялись туда по мере того, как Билл находил их на земле, отлавливал, пристреливал, заманивал в ловушки или душил силками. Сегодняшним вечером Рафи успел опознать в похлебке останки змеи и зайца. Еще Коллинз мог поручиться, что лапка, плавающая в бульоне у него в ложке, принадлежала крысе, весьма вероятно некогда обитавшей в одной из пузатых печек на границе поместья.

Опустошив котелок примерно на две трети, Билл с Рафи отправились на «веранду» — еще одну беседку, расположенную рядом с дверью, которую кузнец по просьбе Билла, закрепив на петлях, врезал в стену парового котла. У владельца поместья имелось множество табуретов и стульев, но Рафи больше всего любил кресло-качалку. Именно туда Коллинз и опустился, а Пачи устроилась у него в ногах. Рыжий, дожевав ведро кукурузы, с интересом смотрел, как хозяин достает из седельной сумки книгу.

Билл расположился на сиденье, которое когда-то снял с кабриолета. Из сумки, закрепленной слева, до сих пор торчала рукоять кнута. Вытянув тощие ноги в мокасинах, Билл откинул голову назад. Его шишковатый нос окутали клубы дыма от самокрутки, совсем как облака окутывают вершину горы.

Всякий раз, когда Рафи гостил в поместье, он читал вслух «Ромео и Джульетту». Он мог бы запросто рассказать трагедию наизусть, но Билл просил, чтобы Коллинз именно читал. И Билл, и Рыжий внимательно вслушивались в голос Рафи, koi да тот дошел до скорбной сцены в склепе и гибели влюбленных. Билл полулежал, смежив веки, но его губы беззвучно двигались, проговаривая слова трагедии. Рафи навещал приятеля уже немало лет, и за это время владелец поместья успел выучить не только реплики героев, но и сценические ремарки.

— «Но нет печальней повести на свете, чем повесть о Ромео и Джульете»[62]. — Рафи аккуратно закрыл томик Шекспира. За эту книгу ему нередко предлагали столько же, сколько и за Рыжего.

Шмыгнув носом, Билл вытер рукавом повлажневшие уголки глаз. Рафи сунул книгу в мешочек из мягкой кожи, выдубленной дымом до медового цвета, чтобы сделать ее непромокаемой. Затем Коллинз перевязал мешочек сыромятным ремешком, тоже мягким благодаря стараниям неведомой женщины, долго жевавшей кожу. Ее же руки отделали мешочек бахромой и украсили ракушками каури и кусочками бирюзы. Рафи часто размышлял о том, что это была за женщина и какова ее судьба.

Минуло уже два года с тех пор, как он высыпал пыльцу из этого мешочка на свой старый «паккард», но ее остатки чудесным образом все еще оставались во внутренних складках. Пыльца попала и в книгу, и порой, когда Рафи ее раскрывал, его на миг окутывало небольшое золотистое облачко, будто бы наколдованное феей. Коллинзу казалась вполне естественной такая незримая связь Шекспира с языческой магией, пусть даже в «Ромео и Джульетте» не фигурировали ни Калибан, ни Титания, ни Пак.

Сунув мешочек с книжкой в задний карман штанов, Рафи принялся медленно покачиваться в кресле, размышляя о королеве фей Титании в тончайших одеждах, свитых из паутины. Титания… Воистину она как сон в летнюю ночь. Коллинза кольнула печаль оттого, что у него нет девушки, которую он мог бы любить и лелеять.

— Женщины, — процедил Билл.

Рафи, смежив веки, принялся ждать, когда собеседник разовьет мысль. Билл никогда не рассказывал о своем прошлом, и теперь Рафи гадал, под силу ли будет кувшину виски, который он привез, развязать приятелю язык.

— От них всегда одно сплошное расстройство, — изрек Билл.

Снова воцарилось молчание: хозяин поместья взял привезенный Рафи табак и принялся сворачивать самокрутку.

— Знавал я как-то одну честную женщину, — промолвил Билл. — Я познакомился с ней в Калифорнии, когда был богат.

Рафи попытался представить приятеля богатым и женатым. Воображение спасовало.

— И вот в один прекрасный день она заявляется ко мне и говорит, что ей нужен ра-а-азвод. Нашла себе в Филадельфии адвоката, и тот ей сказал, что она просто обязана получить половину всего, что у нас есть. Пожалуйста, не вопрос. — Билл усмехнулся. — Вытащил я из шкафа все ее платья и каждое разрезал пополам вот этим. — Он показал приятелю охотничий нож. Клинок был длинным, не короче узловатого предплечья Билла, а наточенное лезвие — тоньше листа бумаги. — А еще разрезал пополам свои панталоны, жилеты, рубахи и пиджаки.

Пока больше всего в рассказе Рафи потрясло, что когда-то у Билла имелась сменная одежда. И не просто одежда, а жилет. Рафи попытался представить приятеля в жилете.

— Тебе когда-нибудь приходилось резать ковры? — Билл подмигнул Коллинзу. — Так вот, я взялся за них, как только закончил с тряпьем. Затем я разломал печь и перебил все тарелки и горшки, а обломки с осколками сложил в две равные кучи. Дальше я схватил топор и принялся делить мебель, лампы