– Не торопись,  – плотник сдерживал парня,  – испечем с мукой и сухарями – будут вкуснее.

– Невмоготу, дядя Ричард,  – пожаловался Педро.  – Червь сосет вот здесь,  – показал на впалый живот под распахнутой курткой.

– Знаю, сынок,  – облизывая пересохшие губы, ласково ответил Фодис.

– От сухарей сохранилась только труха с крысиным пометом, воняющая мочой. Черви сожрали лучшие куски,  – поглаживая кучу опилок, сказал Педро.

– Черви – тоже еда,  – вздохнул плотник.  – Плохо, если кончится и эта.

– Что тогда?

– Начнем есть мертвечину.

– Грех это!  – испугался юнга.  – Кто отведает человеческого мяса, тому не войти в Царство Божие.

– Капеллан запугал?

– Угу,  – прогудел Педро.

– Он сейчас так говорит, а потом забудет свои слова.

– Но ведь это ужасно?

– Умереть страшнее. Я видел, как люди на войне ели друг друга. Зимой мясо хорошо сохранялось. Его кромсали на мелкие части, чтобы не напоминало человеческое тело.

– Бальтасар с ребятами съели Амадиса,  – позавидовал парень.

– Жаль пса, умный был, помог нам выжить на реке,  – покачал головой плотник.

– Он подыхал от слабости. Матросы задушили его, чтобы не мучился.

– Так и людей передавим,  – угрюмо заметил Фодис.

– У нас есть бычья кожа,  – напомнил Педро.  – Капитан позволил снимать ее с реев, вымачивать, жарить на огне. Если пять дней за кормой подержать, то становится мягкой.

– Ерунда. Без зубов не разжуешь!

– Дядя Ганс с Глухим варят похлебку из ремней. Мелко-мелко нарежут и полдня кипятят. Подбирают крысиные шкурки…

Отдохнув, плотник принялся за работу. Опилки посыпались на парусину, юнга бережно собирал их в кучки.

– Окасио предлагал поохотиться на крыс,  – рассказывал Педро.  – Я не пошел. Моряки ложатся в трюме на спину с кусочком сала в зубах и ждут, пока твари осмелеют, забегают по ним. Тогда крыс хватают руками, ломают ребра, скручивают головы. Иногда надо долго не двигаться – крыс нелегко обмануть, они имеют разум.

– Почему ты не попробовал?  – нормандец отложил в сторону тонкий кружок распила.

– Страшно,  – признался юнга,  – а ну как пальцы откусят?

– Без рук пропадешь,  – согласился Фодис.

– Говорят, бывают размером с кошку.

– Не встречал.

– Если поймать крысиного короля, то грызуны кидаются защищать его, у них с людьми возникает война. Они запросто могут спящим морякам перекусить горло. Запоры – не помеха для крыс. Они перегрызают деревянные переборки, пожирают свинец для пуль, разрывают ванты, подтачивают мачты. Окасио видел двухголового короля и с тех пор не охотится в трюме.

– Трехголового,  – поправил нормандец.

– Нет, голов было две с золотыми коронами! А хвостов, может, три.

– Как он в темноте разглядел короны? Дело-то ночью происходило?

– После полуночи,  – подтвердил Педро.

– Окасио лежал со свечкой?  – улыбнулся плотник.

– Разве там совсем темно?  – растерялся парень.

– Сходи проверь!

– Так ведь загрызут?

– Зато увидишь крысиного короля,  – добродушно засмеялся нормандец.

– Да ну, его…  – отказался парень.

В тишине безветрия запричитала пила: «Ох-ты, ох-ты…» Заскрипели козлы. Поникшие паруса лениво шпалерами покачивались над головой. Ослабли ванты. Запутавшиеся в снастях вымпела заснули. Третий день стоял изнуряющий штиль.

* * *

Отливающая синевой блестящая поверхность океана замерла в усталой неге под теплым золотистым солнцем, выныривающим по утрам на северо-востоке и наполнявшим лазурью отражающееся в волнах бездонное небо. Голубизна опускалась вниз, растекалась по океану, заполняла видимый мир от края и до края. Куда ни глянь, везде буйствовала синь с переливами зеленого, желтого, розового, белого, прочих цветов. Она искрилась на солнце, светлела, набухала чернилами на юге, сливалась с небом на западе и на востоке. Каждый час океан и небо менялись, влияли друг на друга, но синий цвет сохранялся. К ночи он угасал, чтобы поутру вновь окрасить безжизненные просторы. Ни земли, ни паруса, ни знака человеческого бытия. Только три одиноких точки застряли во вселенной, завязли в синеве и безмерности пространства.

Когда Колумб пересекал Атлантику, то на второй неделе плавания навстречу стали попадаться стволы деревьев, обрывки тростника, лесные птицы. Из выловленного за бортом дерева, невиданного цвета и формы, люди вырезали крестики, выставили вперед и страстно молились на запад в надежде увидеть землю. Тридцать три дня пробыли они в пути, имея большие запасы продовольствия и здоровые команды, будучи уверены, что вернутся в Испанию, когда захотят.

Что же чувствовали посреди океана истощенные голодом и болезнью моряки, лишенные надежды искать спасение на Патагонском берегу? Для них не существовало дороги назад – они бы умерли, не достигнув материка. Каждый день люди видели картину, пугающую однообразием и безысходностью. Пустота вокруг. Голод и пустота рождали отчаяние. Впереди была неизвестность.

«Ветер, добрый странник, наполни паруса силой, вспень воду за кормой!  – ласковым голосом твердил у руля Баскито древнее заклинание.  – Подуй, милый, пригони к земле каравеллы!»

Магический заговор не помогал. Санчо скреб перышками мачты, Эрнандес с Родригесом взобрались на выбленки, пыхтели в паруса – бриз не приходил, корабли не двигались. На второй день можно решительнее призывать ветер, называть «собакой»:

«Ветер, небесный пес! Навались на мачты, чтобы задрожали и согнулись, как скрипичные смычки!»

Свист на палубе считался дурным предзнаменованием, «сдувал» ветер, а в штиль вызывал его. Поэтому все, кому ни лень, свистели, вскидывали головы, дули в паруса.

Раздавались требования наказать святых, искупать Антония Падуанского, что являлось самым испытанным средством для прекращения штиля, грозившего голодной смертью.

Капелланы денно и нощно молили Спасителя и Присноблаженную Божью Мать смилостивиться, наслать хоть бурю, только бы куда-нибудь двигаться, не сидеть в бездействии. Вырезанный Фодисом из старого полена, Антоний удивленно таращил глаза на дымящиеся кадильницы и не понимал, чего от него требуют. Просьбы становились настойчивыми, угрожающими. Непочтительно повернувшись спиной к святому, Вальдеррама грудью прикрывал статую.

Раздраженный Баскито поминал ветер последними словами, грозил капеллану кулаком. Моряки свистели, заглушали молитву. Санчо, ублажавший перышком мачты в надежде сдвинуть корабль с места, зло глядел на капитана. Запахло бунтом. Серран сделал вид, будто происходящее на палубе не интересует его, и с достоинством удалился в каюту. Это послужило сигналом к действиям.

Санчо пнул с досады бизань, которую ласкал, громко заявил:

– Хватит жечь свечки перед Антонием! Давай его в воду, ребята! Моряки загалдели,