За отца покойного становилось обидно, горько.

…Фарман примчался на Ярославово дворище, как и полагал, первым, оповестил, тяжело, с присвистом дыша:

– Послы от брата твоего, князя Владимира Мономаха, едут! На Городище были! Я галопом, чрез лес! Упредить!

За своевременно доставленную весть скупо поблагодарил Святополк свея, отпустил его, велел подождать покуда, не торопиться назад в Городище, сам же быстро натянул чистую рубаху и услужливо поданный холопом Онуфрием кафтан с узкими рукавами. На голову надел княжескую шапку с собольей опушкой и высоким верхом, обшитым зелёным сукном.

Година князь новгородский вспомнил по давнему уже походу на Полоцк, узнал дружинника-бирича с громовым голосом. Когда же спутник его снял с головы шелом с наносником и прилбицу, с неприятным изумлением уставился Святополк на полоцкую поленицу.

«Чего Мономах вражину сию прислал?! Что этим сказать хочет?!» – прикусил Святополк губу. Не знал он, что и думать.

Прочитав грамоту и выслушав приглашение Всеволода посетить Киев, спросил Година:

– Сия молодица что, в дружине у моего брата Владимира теперь служит?

– Удалая она жёнка! Един раз под Прилуком князя от смерти спасла, убила переветника половецкого! – объяснил дружинник.

«Лучше б не спасала!» – подумал Святополк, но, будучи человеком набожным, тотчас отмёл эту мысль и троекратно перекрестился, глядя на иконный лик Богородицы.

– Всё в руце Твоей, Господи! – только и промолвил, возведя очи горе.

Послов сытно накормили. Правда, мяса не предложили, начинался Великий пост. Зато рыбы разных видов было у Святополка на столе великое множество: здесь и сельдь аглицкая, и сёмга из дальней Печоры, и осетры волжские, и местная, в Плесковском и Чудском озёрах выловленная ряпушка да корюшка.

На ночь Годину велено было оставаться в гриднице по соседству со Святополковыми людьми, поленице же отвели отдельную камору рядом с гульбищем. Окна её покоя выходили как раз на главную палату Ярославова дворища.

Наступила уже глубокая ночь, а в палате той всё горели свечи. Странным показалось это молодой женщине. По-кошачьи крадучись, стараясь быть незамеченной, проскользнула она по долгому переходу, свернула направо и вскоре очутилась возле дверей в палату. Мимо прошёл холоп со свечами, открыл дверь. Поленица тенью метнулась за ним, спряталась в тёмном углу за оконной занавесью. Затаив дыхание, молодица вся обратилась в слух.

Святополк сидел на скамье рядом с неким человеком в богатом опашне[225], лица которого Поленица сначала не разглядела, но потом, когда холоп менял свечи в огромном семисвечнике, вдруг узнала набольшего полоцкого боярина Земовита. Здесь же, в глубине палаты, сидел уже знакомый молодице Фарман.

Святополк бросал короткие фразы.

– Надо держаться нам вместе. Говорил уже о том вашему князю, свет-Всеславу Брячиславичу! Довольно вам волками на нас выть! На Новгород, Плесков ваш Всеслав метит? Пустое это дело! Смоленск? Мономах сейчас не отдаст… Пока не отдаст. Вот если поможете вы, полочане, мне в Киеве утвердиться, тогда… Но это дело нескорое. Стрый мой пока жив, не выгорит ничего. Ярославов ряд. Киевский стол – старшему в роду. Но князь Всеволод стар и болен. После его смерти… – Святополк замолчал, лукаво сощурил глаза и словно выдавил из себя, неожиданно громко и быстро. – Тогда за мной будет право на Киев!

– Нет тебе веры, князюшко! – прохрипел Земовит. – Помним, как с Мономахом вместях Полоцкую землю ты пустошил!

– То ранее было! Как на Руси говорят: кто старое помянет, тому глаз вон!

– Своему князю слова твои передам! – так же хрипло промолвил Земовит.

Он встал, поклонился Святополку в пояс и поспешно, пройдя мимо Поленицы, скрылся за дверями.

Фарман поднялся было следом, но Святополк его остановил.

– Ведаешь короткий путь до Полоцка? Чрез Великие Луки? Я этого Земовита седмицу ещё у себя подержу. Ты же скачи ко Всеславу! Дам тебе грамотку харатейную. И о том, что дочка у меня подрастает, и о племяннице будет там писано. О Смоленске же что говорили с Земовитом, о том харатье не доверю. Вдруг что не так. На словах Всеславу передашь.

– Не нравится мне Земовит. Князю полоцкому супротив тебя говорить будет. Может, князь, его… того! Тихо, в лесу, неприметно! Не в Новгородской земле, а у полочан уже. Никто никогда ничего и не узнает! – Фарман выразительно провёл пальцем по горлу.

Святополк сразу изменился в лице, набожно перекрестился, как обычно делал, возвёл очи горе.

– Да ты что, Фарман! Как о таком и мыслить можно! Бог нас не простит! Это же убийство, грех! – воскликнул князь.

Свей смолчал, но то, какими взглядами обменялись они со Святополком, от внимания поленицы не укрылось.

«Лицемеры какие! Эх, боярин Земовит! Знал бы ты, с кем уговариваешься!» – подумала молодица.

Всю её чуть ли не трясло от возмущения. Чего угодно ждала она услышать и увидеть в Святополковой палате, но только не этого.

Дождалась поленица, когда составил Святополк грамоту, отдал её Фарману, велел поутру ехать и пошёл спать. Палата опустела, явился холоп гасить свечи. Воспользовавшись мгновением, Поленица стрелой упорхнула в переход. Добралась до своего покоя, легла, стала думать, что теперь предпринять.

Рано поутру растолкала она спящего на лавке в гриднице Година. Вышли во двор, отыскали закуток на задворках Ярославовых хором. Взяв в руку короткую палочку, начертала Поленица на снегу обо всём, что услыхала ночью в княжеской палате.

Недолго раздумывал Годин, сразу принял решение:

– Перенять надобно Фармана сего на пути, отобрать у него грамоту Святополкову и князю Владимиру её передать. Дам тебе в помощь двоих людей. Есть в Новом городе боярин один, вельми Святополка не любит. Ставр. Вот он людей, думаю, даст. Поскачешь, переймёшь Фармана! Ну, а я Земовита упрежу.

«Одна управлюсь!» – написала на снегу поленица.

– Ну, как знаешь, – с сомнением пожал плечами Годин.

…Фарман спустя несколько дней явился к Святополку весь побитый, в крови. Сказал, чуть не плача, опасливо озираясь по сторонам:

– Разбойные люди на меня напали. Человек десять! На Ловати за Ильменем. Всего избили, грамоту отобрали. Едва живу ушёл, отбился!

Стыдно было свею признаться, что обезоружила, избила его и отобрала харатью жёнка-богатырка. Еле унёс он от неё ноги, рванул через чащу к Ильменю.

Выслушав Фармана, Святополк аж посерел от страха. Слава Христу, хоть о Смоленске ничего в той грамоте не было писано. Но всё одно, не хотелось, чтобы о его переговорах со Всеславом проведали в Киеве и в Чернигове. Придётся тогда оправдываться, каяться, клясться в преданности стрыю.

Бросился к Луте. Она дружна с княгиней Гидой, убедит, поможет, успокоит. Весной в Киев он, ясное дело, не сунется, укроется покуда в Новгороде, подальше от кипящих страстей.