Хлыщ с готовностью выхватил пистолеты и принялся ими размахивать. Рафи взял все шесть поводьев одной рукой, а другой выхватил кнут, спрятанный в сапог. Раздался громкий щелчок, и кончик кнута чуть задел руку хлыща. Цилиндр тут же скрылся внутри экипажа, а Рафи прокричал ему вслед:

— Начнешь палить без моей команды, очень об этом пожалеешь! — Он сел прямо, посмотрел вперёд и добавил: — Если, конечно, апачи не перебьют нас первыми.

Апачи не предприняли ни малейших попыток остановить дилижанс или изменить направление своего движения. Рафи остановил лошадей и принялся смотреть, как процессия пересекает дорогу метрах в пятнадцати от него. Апачи, как обычно, были одеты в традиционные костюмы, за исключением одного мальчика в изорванной рубахе и домотканых штанах, который ехал вторым. Мальчик повернул голову к Рафи и Коллинз невольно вздрогнул. Сперва он подумал, что ему померещилось, но косящий кверху левый глаз и рыжие вихры, выбивающиеся из-под шляпы, говорили сами за себя.

Рафи терпеть не мог лезть не в свое дело, но кто знает: вдруг индейцы удерживают мальчика против его воли? Цивилизованное общество вряд ли многое потеряет, если Феликс Уорд останется у индейцев, а если к ним в лапы угодит еще и его приемный отец Джон Уорд, это будет даже благом. Однако если мальчик в плену, его надо спасти; это убережет всех от множества бед в дальнейшем. Рафи не собирался сражаться и рисковать жизнью ради мальчугана, но отчего бы не попытаться выкупить его.

— Эй! — окликнул Рафи. — Феликс Уорд! Хочешь поехать с нами?

Мальчик скользнул по нему взглядом. Он совершенно не переменился в лице, которое оставалось все таким же хмурым. Феликс отвернулся, будто даже не слышал вопроса Коллинза. Рафи и Туми уставились вслед процессии, удаляющейся в сторону гор.

— Если пацан сбежал от Джона Уорда, не могу его винить, — процедил Туми. — Я Уорда еще с Калифорнии знаю. Его исключили из Комитета за неподобающее поведение.

Услышав это, Рафи усмехнулся. Как же низко надо пасть, чтобы тебя изгнали из рядов Комитета бдительности Сан-Франциско! Впрочем, так или иначе, Феликс Уорд теперь у индейцев, и никто по нему скучать не станет, в особенности его приемный отец, от которого мальчуган столько натерпелся.

Рафи тронул дилижанс, продолжая размышлять о мальчике, но тут его отвлекли. Из-за мерзкого нрава хлыща в цилиндре накалившаяся обстановка внутри экипажа наконец привела к взрыву. Двери распахнулись, и наружу, изрыгая проклятия и размахивая кулаками, посыпались пассажиры. Поборов искушение пустить коней вскачь, оставив скандалистов глотать пыль, Коллинз натянул поводья и снова остановил фургон.

Подобное ему неоднократно доводилось видеть и раньше. Время от времени пассажиров охватывали приступы безудержной ярости. Причины были просты: многодневная бессонница в сочетании со страхом перед нападением команчей или апачей. Приступ начинался в тот момент, когда пассажиру все же удавалось задремать, но его что-то будило — шум либо случайный толчок. Бедолага, вообразив, что на экипаж напали, набрасывался на других пассажиров или, выпрыгнув из дилижанса, мчался со всех ног в пустыню.

Всякий раз Рафи клялся, что, как только ему удастся скопить на свой фургон, он тут же бросит работать на Баттерфилда и снова станет возить товары. Пусть в солонине и зерне порой заводились личинки и жучки, но они, по крайней мере, не устраивали шумных свар.

* * *

Участок маршрута, на котором работал Рафи, заканчивался здесь, на базовой станции в каньоне Сифон — одном из многих каньонов, которые вместе образовывали расселину протяженностью десять километров, отделявшую Дос-Кабезас от гор Чирикауа. Американцы прозвали эту длинную теснину перевалом Сомнений, а мексиканцы — Пасо-дель-Дадо, ущельем Игральной Кости. Название красноречиво намекало на то, что всякий, кто вершит здесь путь, играет с судьбой. На протяжении многих веков именно в этой теснине апачи нападали на странников.

Oглядев себя, Рафи обнаружил, что покрыт пылью с головы до ног. Взяв ведро, он отправился на речку, разделся, несмотря на холодный февраль, и окатил себя водой, приплясывая, чтобы согреться. Вытершись ветошью, он оделся, после чего отправился прикорнуть пару часиков на койке в подсобке. Когда он проснулся, у него все еще оставалось время до отправки: дилижанс в сторону Западного побережья ожидался не ранее чем через два часа.

Рафи вызывался помочь Джиму Уоллесу, начальнику станции на перевале Сомнений, таскать зерно и соль для солдат, вставших лагерем за гребнем на склоне. Лучшего извозчика, чем Джим, Рафи не встречал за всю свою жизнь. Говорил Уоллес тихим голосом и отличался редким здравомыслием; единственным поводом для гордости ему служил передний золотой зуб. У Джима были волнистые темные волосы, которые он зачесывал назад. Шрамы, покрывающие поджарое тело и руки, выдавали в нем человека, который успел за двадцать лет хлебнуть лиха в этом краю. Он немного говорил на языке апачей и всегда делился табаком с Кочисом. Именно Джим уговорил вождя снабжать станцию дровами.

Рафи решил пойти вместе с Уоллесом, поскольку тот упомянул, что в лагерь военных обещал заглянуть Кочис. Вождь приобрел большую известность среди индейцев, американцев и мексиканцев. Поговаривали, что одного его слова, а порой и взгляда оказывалось достаточно, чтобы усмирить самые буйные горячие головы среди апачей.

После того как Рафи с Уоллесом разгрузили все бочки у палатки, где располагалась полевая кухня, Коллинз отпустил Пачи поохотиться на кроликов, а сам присел у речки. Разбив тоненький лед, он зачерпнул студеную воду и мрачно оглядел выстроившиеся аккуратными рядами три десятка палаток. По идее, близкое соседство с солдатами должно было приносить облегчение, но Рафи его не чувствовал.

С точки зрения Коллинза, после прибытия младшего лейтенанта Джорджа Бэскома[53] обстановка стала только хуже. Рафи невзлюбил этого вояку с первого взгляда, когда лейтенант уверенным шагом вошел в здание станции, чтобы представиться Уоллесу. В близко посаженных голубых глазах Джорджа Рафи разглядел пламя честолюбия, но, увы, в них не наблюдалось ни капли интеллекта. «Недостатков у лейтенанта в избытке», — покачал головой Уоллес, ухватив самую суть.

Бэскома окружал черно-белый мир, в котором существовало лишь абсолютное добро и абсолютное зло — полутонов лейтенант не признавал. Людей он делил на тех, кто соглашался с его точкой зрения и был прав, и тех, кто ее не разделял, а значит, заблуждался. У Бэскома были лоснящиеся, по-детски пухлые щечки, а еще он носил клиновидную бородку, видимо призванную скрыть тот факт, что при создании подбородка лейтенанта у Всевышнего закончился материал. Бэском напоминал Рафи саламандру, рыскающую у речки в траве. Про себя Коллинз прозвал его Тритоном.

Погода Рафи тоже