Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 103
суетные речи, но суетность выдают за истину, понуждают верить ей. Разве не есть сие воскрешение язычества? Луденцы полагают весьма удобным счесть, что дьявол способен поименно называть колдунов и магов – ведь, когда их отдают под суд, их имущество конфискуется и частью поступает к Пьеру Мено. Вероятно, он весьма будет доволен, как и его родственник каноник Миньон, смертью кюре и уничтожением самых уважаемых луденских семейств».В начале августа отец Транквиль опубликовал коротенький трактатец, в коем выдвинул и узаконил новую доктрину: «Ежели взяться должным образом, так дьявол станет вещать правдиво». Книжица получила одобрение епископа Пуатевинского, Лобардемон же принял ее как последнее слово в традиционном богословии. Все сомнения были отметены. Грандье – могущественный маг, упрямый Серизе – колдун рангом пониже, луденские девицы (разумеется, кроме тех, чьи родители зарекомендовали себя верными кардиналистами) – потаскухи и ведьмы, а половина луденцев проклята за неверие в бесов.
Через два дня после того, как появился транквилевский трактатец, бейлиф созвал совет. Здравомыслящие луденцы обсудили плачевное положение родного города и решили: бейлифу вместе с лейтенантом, Луи Шове, следует поехать в Париж, вручить королю петицию о защите от зарвавшегося Лобардемона. Против оказались только новый прокурор Луи Муссо, Мено да Эрве. Когда Серизе спросил последнего, принимает ли тот новую доктрину и одобряет ли содеянное с его согражданами по наветам Балаама, Собачьего Хвоста и компании, Эрве ответил буквально следующее: «Король, кардинал и епископ Пуатевинский верят в одержимость – и этого довольно». На слух жителя двадцатого века, эта ссылка на непогрешимость политических бонз имеет вполне актуальное звучание.
Назавтра де Серизе и Шове отправились в Париж. При них была петиция с обоснованными жалобами и претензиями жителей Лудена. Лобардемоновы действия осуждались прямо и резко, что же до новой доктрины, о ней говорилось как о «противной Божию закону» и порочащей мнение отцов Церкви, святого Фому и всю Сорбонну, которая в 1625 году формально осудила схожую доктрину. Ввиду сказанного, просители умоляли Его величество о распоряжении университету Сорбонны проверить Транквилев трактат и дозволить особам, опороченным бесами и бесогонами, обращаться в Парижский парламент, ибо он «естественный судия в таковых делах».
Луденцы быстро отыскали в суде Жана д’Арманьяка, тот без отлагательств направился к королю и попросил для них аудиенции. Ответом был резкий отказ, безо всяких объяснений. Серизе и Шове оставили петицию королевскому личному секретарю (который был креатурой Ришелье и заклятым врагом Лудена) и поехали восвояси.
Пока они отсутствовали, Лобардемон издал очередной указ, в коем под угрозой штрафа в двенадцать тысяч ливров запрещалось проводить какие бы то ни было собрания. Понятно, что после такого указа враги дьявола уже не доставляли хлопот.
Предварительные следственные действия были завершены; настало время для собственно суда. Лобардемон рассчитывал заручиться поддержкой хотя бы нескольких луденских судей. Его ждало разочарование. Де Серизе, де Буржнеф, Шарль Шове и Луи Шове наотрез отказались от соучастия в узаконенном убийстве. Лобардемон прибег к посулам; когда это не помогло, мрачно намекнул на последствия кардинальского недовольства. Напрасно. Четверо судей остались непоколебимы. Пришлось Лобардемону собирать по сусекам – в Шиноне и Шательро, в Пуатье, в Туре, в Орлеане, в Ла-Флеш, в Сен-Мексан, в Бофоре. Наконец жюри было укомплектовано. Тринадцать почтительных магистратов и (после проблем с чересчур щепетильным Пьером Фурнье, который не желал играть по кардинальским правилам) четырнадцатый судья – благонадежный Луи Муссо, прокурор.
К середине второй недели августа все было готово. После мессы и святого причастия судьи собрались в обители кармелитов и заслушали список доказательств, собранных Лобардемоном за предыдущие месяцы. Епископ Пуатевинский официально гарантировал истинность одержимости. Это означало, что устами урсулинок глаголили настоящие бесы, кои вновь и вновь называли Грандье колдуном. Как мы помним: «Ежели взяться должным образом, так дьявол станет вещать правдиво». Что и требовалось доказать.
Участь Грандье была предопределена. Сомнений не осталось, и в Луден валом повалили туристы. Всем хотелось увидеть казнь колдуна. В те знойные августовские дни за места поближе к месту казни, за стол в таверне спорили, а порой и дрались, тридцать тысяч приезжих (цифра в два раза превышает общее количество луденцев).
Пожалуй, никто из читателей не в силах вообразить себя наслаждающимся зрелищем публичной казни. Но пока мы с вами не успели обрадоваться, сколь тонка наша душевная организация, давайте-ка припомним две вещи. Во-первых, нам никогда не дозволялось присутствовать на казни. Во-вторых, в те времена, когда казни были публичными, повешение казалось не менее занимательным, чем шоу Панча и Джуди, а сожжение равнялось по зрелищности Байрёйтскому фестивалю вагнеровской музыки или представлению страстей Господних в баварской деревне Обераммергау. Словом, это было событие выдающееся, ради которого стоило потерпеть неудобства долгого и материально затратного путешествия. Запрет на публичные казни вышел не потому, что так требовало большинство; он вышел потому, что ничтожное по количеству меньшинство сверхчувствительных реформаторов оказалось достаточно влиятельным. Цивилизация в некотором роде – это систематическое изъятие из распоряжения индивидуумов тех или иных поводов для варварского поведения. В последние годы мы могли убедиться: после периода запрета публике вновь предлагается прежнее развлечение, и люди, на вид не хуже нас с вами, принимают его с готовностью и даже с восторгом.
Король и кардинал, Лобардемон и судьи, жители Лудена и приезжие охотники до зрелищ – все знали, что произойдет с Грандье. Единственным, кто надеялся и даже рассчитывал на оправдание, был сам узник. Еще в первую неделю августа Грандье продолжал верить, что является обычным обвиняемым на обычном процессе, перегибы коего случайны и наверняка будут исправлены, как только о них станет известно. Factum Грандье (заявление по делу), а также письмо, которое он из заточения передал на волю, с тем чтобы его вручили королю, определенно написаны человеком, уверенным: судей еще можно пронять фактами и логическими аргументами; судьи признают католическую доктрину и, пожалуй, склонят головы перед авторитетом аккредитованных богословов. Жалкая иллюзия! Лобардемон и его карманные магистраты были агентами человека, плевавшего на факты, логику, закон и богословие и державшего в уме только личную месть и политический эксперимент, по результатам коего он намеревался судить, сколь широко в первой трети семнадцатого столетия могут быть простерты методы тоталитарной диктатуры.
После слушания бесовских показаний к ответу призвали узника. Factum, зачитанный адвокатом в зале, содержал ответы Грандье его инфернальным обвинителям, подчеркивал незаконность процесса и субъективность Лобардемона, осуждал экзорцистов за систематическое общение с бесами и доказывал, что новая капуцинская доктрина – опасная ересь. Судьи толком не слушали – ерзали, будто в нетерпении, перешептывались, посмеивались. Кто-то ковырял в носу, кто-то бездумно водил по бумаге
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 103
