— Это ты? Ты, Люба Кадашева… Ты жива? Здесь?..

— Я, государыня, я, — в инокинях Вера.

— Можешь ты прийти ко мне? — проговорила Софья. — Если можешь, иди за мною.

Монахиня тихо последовала за царевной.

Прийдя в свое помещение, Софья дрожащими руками зажгла свечи, подошла к инокине, долго и пристально смотрела на нее не говоря ни слова, и вдруг какое-то новое выражение засветилось в лице ее. Она упала на колени перед прежней Любой и, громко рыдая, прошептала:

— Ты живешь… ты спокойна… ты умеешь молиться! Ты все простила: я вижу это по твоему лицу — в нем такое спокойствие…

— Да, Господь помог мне, в молитве я нашла успокоение. Молись и ты… авось, Господь и тебя помилует!

— Научи меня молиться, Люба, спаси мою душу! — рыдая говорила царевна.

Она чувствовала, что есть еще какая-то слабая надежда, что возможно еще примирение с Богом, что возможно забвение прошлого, возможна жизнь новая. В этой надежде ее утверждал вид Любы, все, что она прочла на лице ее.

Монахиня склонилась над царевной, и из прекрасных, черных глаз ее скатились тихие слезы.

— Будем молиться, Софья!

1878