– Что вы делаете? – В его возгласе звучит смятение, смешанное с испугом и даже стыдом, будто мы вовсе не муж и жена, а юная служанка и ее распутный хозяин.

– Мы… – шепчу я и снова придвигаюсь к нему.

– Нет, – твердо возражает Жозеф и отталкивает меня. Поскольку я сижу на краю перины, то чуть не падаю с кровати на пол. – Идите спать, ради всего святого. – Он решительно натягивает одеяло до подбородка и отворачивается.

Довольно долго я не могу оправиться от потрясения и ответить ему. Никогда в жизни мне не доводилось видеть и слышать, чтобы мужчина так откликался на прикосновение женщины. Я забираю свечу и голосом холодным и острым, как лезвие ножа, произношу:

– Как пожелаете, супруг мой.

Позорная унизительность того, что только что произошло между нами, заставляет мои щеки гореть, а тело сотрясаться от дрожи.

Вернувшись к себе в спальню, я подношу руку к голове и дрожащими пальцами выдергиваю один волос, затем второй, сосредоточиваясь на уколах жгучей боли, пронзающей кожу.

Венчание Девы роз

Лара

Хотя мсье Маршан и сообщил, что младший мсье Оберст ждет меня на улице, я не сразу замечаю его. И вообще замечаю лишь потому, что Жозеф держится в стороне от остальной толпы, поначалу решив, что он мне померещился. Мы не разговаривали несколько недель, с тех пор как он женился.

– Здравствуйте, – говорю я, подходя к Жозефу. – Я уже не надеялась вас увидеть.

После моих слов его глаза начинают сиять, будто два маленьких солнца.

– А я – тебя, – отвечает молодой человек, и мне становится ясно, что он придал моим словам иной смысл.

Воцаряется молчание. Жозеф улыбается, не давая мне отвести глаза. Затем беспокойно озирается, словно боясь, что за ним наблюдают, и силится придать своему улыбающемуся лицу более сдержанное выражение.

– Причина, по которой я хотел тебя увидеть, заключается в том, что камеристка моей жены… В общем, она ушла от Ортанс. Причем совершенно неожиданно…

Жозеф умолкает, а я тем временем пытаюсь уяснить, какое отношение все это имеет ко мне. Он замечает двух женщин, выходящих из соседней мастерской. Они косятся в нашу сторону, и одна из них что‑то шепчет другой. Жозеф на шаг отстраняется от меня, словно нас застали за чем‑то предосудительным.

– Я имею в виду, что Ортанс нужна новая камеристка, – продолжает он. – И я подумал, не пожелаешь ли ты занять это место?

Его вопрос меня огорошивает: это последнее, чего я могла ожидать. Я открываю рот, чтобы ответить, но Жозеф добавляет:

– Должен тебе сказать, что с Ортанс не так‑то просто иметь дело, но ты уже, конечно, и сама это знаешь. Могу представить, что тут о ней говорят с тех пор, как она приехала.

– О… ничего такого, – лепечу я.

Жозеф выжидательно поднимает брови.

– Простите, но ведь я… у меня нет подобного опыта. Полагаю, в столице немало женщин, которые лучше подошли бы для такой работы…

– Будет неразумно выписывать камеристку из столицы, – отвечает Жозеф. – Или из Версаля. Принимая во внимание нынешнюю обстановку. Это плохо отразилось бы на всех нас.

– Но мсье Вильгельм, ваш отец, – он не станет возражать?

– Не знаю, с чего бы ему возражать, учитывая все обстоятельства.

Двусмысленность этого замечания заставляет меня закусить губу.

– Обязанности несложные, – продолжает Жозеф. – Разбирать вещи Ортанс, одевать ее, готовить для нее ванну и тому подобное. Не подумай, что тебе будут плохо платить. Ты будешь зарабатывать больше, чем на фабрике. Намного больше.

Эти речи на некоторое время повергают меня в замешательство, и я теряюсь с ответом. Любопытно, почему Жозеф, который, судя по всему, стесняется беседовать со мной на глазах у других работниц, так жаждет залучить меня к себе в дом.

– Не знаю. Мне казалось…

– Я позабочусь о том, чтобы тебя не обидели, – перебивает меня молодой человек. – Надеюсь, ты это понимаешь. Вдобавок к повышенному жалованью тебе отведут собственную комнату. – Явно недовольный собой, он прибавляет: – Мне следовало сразу упомянуть об этом.

Об этом я не задумывалась, но предполагаю, что камеристка всегда должна находиться под рукой у хозяйки, даже ночью. Только вот Софи… Если я соглашусь на это место, мы впервые заживем порознь. Как она сладит с мамой в одиночку? С мамой, чей брюзгливый нрав, наверно, никогда не смягчится. Я было решила, что с отъездом из Марселя она подобреет. Но мама придирчива и строга, как и раньше. Внезапно у меня мелькает догадка. Может, ее раздражаю я? Может, мама изменится, если я уеду из дома, и Софи будет легче переносить…

– Тебя поселят не на чердаке, где живет прочая челядь, – говорит Жозеф, прерывая ход моих мыслей. – И я сам присмотрю за тем, чтобы твоя комната была хорошо обставлена.

– Разве служанке полагается отдельная комната? Мне не хотелось бы вызвать недовольство остальной прислуги.

– Да, камеристке полагается. Собственно, комнату, о которой идет речь, должна была занимать предыдущая камеристка моей жены, если бы не лестница. – Жозеф улыбается. – Зато эта спальня просторная и уединенная… – За плечом Жозефа порхает переливчатая голубая бабочка, хрупкая и тленная, как оторвавшийся лепесток. – …И оттуда открывается самый лучший вид. – Он вновь устремляет на меня умоляющий взгляд светлых глаз.

– Но меня вполне устраивает печатня.

Я задумываюсь о той работе, которую мне предлагают оставить. Сейчас она неинтересная и тяжелая, но со временем, при моем усердии, я, возможно, смогу получить повышение, а через год или два – собственный стол. Возможно, даже увижу, как из моих рисунков составят новые узоры для обоев и мои замыслы преобразуются в нечто законченное и долговечное – именно на это мы с сестрой всегда надеялись, когда мечтали работать на папу. Но потом я вспоминаю, что головные боли не оставляют меня, да и зрение с недавних пор ухудшается, искажая узоры на обоях. Пожалуй, проведя какое‑то время вдали от фабрики, я получу передышку, шанс восстановиться.

Мама тоже не становится моложе. Она занимается тяжелым физическим трудом, и однажды ей придется оставить работу. Поскольку у нее нет мужа, который бы ее содержал, средства, которые мне удастся отложить, обеспечат