– Гражданское ополчение, – поясняет рыжеволосая незнакомка, тоже забравшаяся вместе с нами на крышу. Голос у нее хрипл от городского дыма. – Мы захватили тот старый склад оружия не больше часа назад.

– Но что они могут с таким старьем? – шепчет мне сестра, кивая на тюрьму и ее защитников. Стены Бастилии щетинятся дулами пушек и пестрят синими мундирами гвардейцев.

Мы сидим на крыше и ждем. Атмосфера накаляется, напряжение на улицах то спадает, то нарастает. Всякий раз, когда мне чудится, что вот-вот разразится сражение, все снова утихает. Проходят часы. В Бастилию впускают и снова выпускают народные делегации. Кажется, ничего не происходит – и все‑таки происходит.

– Что за бессмыслица! – кричит с соседней крыши какой‑то человек. – Там некого освобождать, кроме каких‑то семи узников!

Его тычут под ребра и велят угомониться.

– Важно то, что это место символизирует для них и для нас! – слышится чья‑то страстная, резкая отповедь. И лишь через несколько секунд я узнаю свой собственный голос! – Так больше продолжаться не может! – Слова так и клокочут у меня в горле.

Сестра встревоженно косится на меня; рыжеволосая, по-видимому, тоже не пропускает этого мимо ушей.

– Слушайте, слушайте! – кричит она, бросая мимолетный недовольный взгляд на Лару, после чего одаривает меня улыбкой, такой же яркой, как ее локоны.

– К тому же нашим войскам нужен порох из Бастилии! – выкрикивает кто‑то.

– Порох обретет свободу – и мы тоже! – отвечает рыжеволосая, и вокруг раздаются ликующие возгласы, причем громче прочих радуется Бернадетта, которая хватает меня за руку и показывает пальцем:

– Смотри, вон там!

Теперь не только к стенам Бастилии, но и к ближайшим зданиям приставлены лестницы, и люди проворно, точно муравьи, карабкаются по ним. Некоторые уже успели забраться на крышу соседней парфюмерной лавки, чтобы спрыгнуть оттуда в один из внутренних дворов тюрьмы и попробовать опустить подъемный мост.

Раздается окрик:

– Назад! Назад! Vite! [58]

Толпа, собравшаяся у Бастилии, пытается отхлынуть, но уже слишком поздно. Подъемный мост с оглушительным грохотом падает, придавив какого‑то человека.

Ополченцы подтаскивают к тюрьме пушки, и к каждой, давя друг на друга, бросаются десятки людей. По улицам разносится страшный свист, вихрь, сотрясающий воздух, как землетрясение.

Затем раздается мушкетный залп – так много выстрелов одновременно, что они звучат громче канонады. Бах, бах, бах! Я безотчетно закрываю голову, а Лара прижимает меня к себе.

Снизу сквозь канонаду, ружейные выстрелы и шум толпы до нас долетают остервенелые крики:

– Гвардейцы открыли огонь по приказу коменданта де Лоне!

Снова раздаются мушкетные выстрелы – на сей раз не с улиц, а из самой Бастилии.

– Этот ублюдок хочет нас расстрелять!

– Измена! – орет рыжеволосая. Она выкрикивает эти три слога во всю глотку, не жалея сил, и возникает ощущение, будто народ на улицах, ополченцы и очевидцы на миг замерли, пытаясь постичь истинный смысл этого слова. – Из-ме-на!

А затем этот вопль точно подстегивает людей, и они устремляются по подъемному мосту во внутренний двор тюрьмы, тогда как оставшиеся на улицах сообща подталкивают к крепостным стенам несколько осадных башен на колесах. Последние представляют собой повозки, доверху набитые соломой. К соломе подносят факелы, она с ужасающим воем вспыхивает и разгорается со скоростью лесного пожара. Кипы пылающей соломы образуют дымовую завесу, которая мешает гвардейцам обозревать улицы и позволяет ополченцам попасть в крепость, как и было задумано.

Однако этот прекрасный план срывается. Дыма слишком много, и он начинает заволакивать все вокруг, поднимаясь до такой же неприступной высоты, что и восемь тюремных башен.

– Боже милостивый, – шепчет Лара.

Я без раздумий выпускаю руку сестры и приближаюсь к краю крыши, поглощенная развитием событий. Вместе с удушающей пеленой темно-серого дыма по толпе распространяется кашель.

За полсекунды поднявшись наверх, дым скрывает нижнюю часть здания, на крыше которого мы находится, и стремится к нам. На мгновение это завораживает, словно взираешь на клубящееся облако непроницаемо серой пыли с небес.

Снова раздаются крики, и сквозь просветы в дыму я вижу, как толпа волочет к опущенному подъемному мосту самую большую пушку. Вижу поднесенный к казеннику факел, рыжую вспышку…

И только тогда осознаю, что больше не вижу рядом свою сестру. Сила пушечного выстрела сбивает меня с ног.

Пекарь-мясник

Лара

Удар напоминает землетрясение, и поверхность, на которой я стою, лишается прежней прочности. Она содрогается и гудит у меня под ногами, отдаваясь толчками в голове. От грохота огромной пушки череп будто раскалывается. Клубится дым, громыхают фургоны…

Я закрываю голову руками, желая лишь одного: чтобы этот звук, это сотрясение немедленно прекратилось. Но если мои руки обхватывают голову, значит я выпустила руку Софи. Где она? Всего несколько мгновений назад сестра была совсем рядом!

– Софи! – кричу я. – Со-фи!

У меня все внутри сжимается от ужаса: она вполне могла упасть с крыши. Я пробираюсь по черепице сквозь дым к тому месту, где видела ее в последний раз.

– Софи!

Я выставляю руки перед собой, судорожно хватаясь за воздух. Но сплошная завеса дыма ослепляет и душит меня. Я кашляю, зажав нос фартуком.

– Со-фи!..

Я обо что‑то спотыкаюсь, сажусь на корточки и наконец вижу ее. Сквозь мутную серую пелену показывается голова моей сестры.

– Софи! Хвала небесам!

Я помогаю ей подняться, и когда мы распрямляемся, вдалеке раздается ропот: вначале едва слышные, слова делаются все громче, перекрывая остальной шум. Дым постепенно рассеивается, за ним урывками проступают очертания Бастилии. Над крепостными стенами развевается белоснежный флаг.

– Комендант сдался! – кричит кто‑то.

– Но это значит, что мы… – начинает сестра: она явно хочет сказать «победили», но осекается на полуслове.

Из тюремного двора выходят люди, и плотная масса тел ползет по подъемному мосту.

– Боже мой, они кого‑то несут! – восклицаю я.

– Это комендант! Они схватили де Лоне! – в неистовом восторге вопит наша рыжеволосая соседка. Она улыбается, захваченная происходящим, лицо у нее краснеет до самых кончиков ушей, приобретая тот же цвет, что и ее шевелюра.

– Пожалуйста… просто позвольте мне умереть!

Эти страшные пять слов звучат как мольба и одновременно – как первобытный вопль; людская толпа на улице внезапно расступается, точно отшатываясь из опасения заразиться. Я понимаю, что рыжеволосая права: они схватили коменданта Бастилии.

Комендант, руки которого крепко держат, внезапно выбрасывает вперед ногу. Невозможно судить, преднамеренно это движение или случайно. При столь лихорадочном развитии событий трудно быть в чем‑либо уверенным, даже если находиться совсем