– Не очень, дедушка. Ведь больно во рту или в пальце, а сердце-то в груди.

– Оно главенствует над всем телом, и пока оно живо, живо и тело. Любая боль от раны ещё не боль, пока не дойдёт до сердца. Раны со временем затягиваются и заживают благодаря сердцу. Но случается и так, что либо рана слишком большая, либо очень много ран, и тогда сердце может остановиться, не выдержав столь сильной боли. Воздух, который мы вдыхаем, всё, что мы едим и пьём, растворяется в крови, а кровь питает тело, и именно сердце заставляет её разливаться по всему телу. Сердце трудится всегда.

– Даже когда мы спим?

– Да, даже когда спим. Мы ведь во сне тоже дышим.

– Дедушка, я вижу то, что я ем и пью, но воздух я не вижу. Почему?

– Если бы мы видели его, мы бы не увидели всего остального. Это было бы похоже на ливень или сильный туман, из-за которого ничего невозможно рассмотреть. Поэтому воздух прозрачный, невидимый. А вообще, он, воздух, есть пища от духа небес, еда – это пища от духа земли, а вода – это пища от духа воды.

– Дедушка, если воздух и вода тоже пища, почему у них нет вкуса? Еда ведь вкусная?

– Скажи мне, что из всего этого мы реже всего вкушаем?

– Еду.

– Правильно, еду. Ты только что поел и насытился. Так? Так. Ты уже не голоден. Зная, что еда вкусна, ты всё же её уже не хочешь. То, что имеет вкус, приносит нам наслаждение и быстро насыщает нас, и поэтому мы едим не всё и не всегда. А теперь скажи мне, что было бы, если бы ты насытился воздухом, как едой? Если бы воздух был вкусным, ты бы смог им питаться каждый миг?

– Нет! Он бы мне надоел.

– И что случилось бы тогда?

– Не знаю. Наверное, я перестал бы его вдыхать.

– Да. Я бы тоже.

– Дедушка, а что такое ду́хи?

– Это самые главные родители всего, что есть на земле, в воде и на небесах. О том, как говорить с ними, я расскажу тебе чуть позже. Хорошо?

– Хорошо.

– А теперь подумай и скажи об ощущениях что-нибудь своё.

Мальчик задумался, разглядывая свои руки, затем посмотрел на старика и прошептал:

– Дедушка, вчера за весь день ты не обмолвился ни одним словом, и я подумал, что ты устал от меня и я тебе больше не нужен.

Старик долго молчал, не отводя глаз от устремлённого на него тоскливого взора, после чего поднялся, обошёл костёр, протянул руку мальчику и тихо, но проникновенно произнёс:

– Это ты почувствовал душевную боль… Не обижайся. Прости. Вчера у меня был день молчания. Пойдём, я покажу тебе одно удивительное место и расскажу кое-что о душе.

Через какое-то время они уже дружно взбирались по покатому склону горы, залитому ярким светом тёплого солнца.

– С этого дня мы с тобой начнём новую жизнь. Здесь мы пробудем долго. Очень долго… Ты откроешь много интересного для себя. Пройдут годы, и ты будешь знать всю эту окрестность лучше меня. Ты будешь знать всё, что знаю я, но для этого ты должен запоминать всё, что я буду тебе говорить и показывать, – как всегда, опираясь на длинный посох, на ходу объяснял старик.

* * *

Кустарники остались далеко внизу. Закончилась и трава под ногами. Каменистый склон становился всё круче и опаснее, отчего и старику, и мальчику приходилось сильно наклоняться, касаясь выступов руками. Несмотря на то что они сделали всего пару сотен шагов от шалаша, путь оказался долгим и отнял много сил. Наконец они взобрались на небольшую округлую площадку, сужающуюся к каменному козырьку, под которым был виден вход в пещеру. По самому краю вся площадка окаймлялась нагромождением из камней. Кое-где ограждение было обрушено. Тяжело дыша, старик тут же присел на один из валунов, отложил посох и стал утирать ладонями лицо, на котором крупным бисером выступил пот.

– Ого, какая красота! – оглядевшись по сторонам, посмотрев вниз на заросшее зеленью днище ущелья и наверх на почти отвесный склон горы, восхищённо воскликнул мальчик.

– Давненько я тут не был… Здесь всё как бы неизменно, но в то же время ново и по-другому, – отдышавшись и окинув взором площадку, тихо произнёс старик. – Немного отдохнём, и я покажу тебе самое главное. Оно там, внутри. Когда войдём туда, там нужно молчать.

Вход в пещеру и по высоте, и по ширине был точно сделан для старика. Мальчик шёл следом, расставив руки и касаясь пальцами шероховатых стен. Пройдя по узкому проходу с десяток шагов, они оказались в светлом прямом коридоре, простиравшемся далеко вперёд. Солнечные лучи проникали внутрь с левой стороны через множество проёмов в стене, наполняя пространство золотистым светом. Старик остановился. Мальчик вышел из-за его спины и встал рядом, оглядывая пол, стены и своды и вдыхая пахнущий каменной пылью воздух. Старик недолго постоял, затем шагнул вправо, вплотную к стене, и медленно пошёл вдоль неё. Мальчик последовал за ним.

Скоро старик вновь остановился и повернулся к стене. Только теперь мальчик увидел там углубление: его ровная нижняя часть начиналась на уровне пояса старика, а дугообразный верх завершался чуть выше его головы. Шириной оно было в три локтя взрослого человека. Из-за маленького роста мальчик не мог увидеть, каким оно было по длине, к тому же мешало нагромождение камней в самой середине ниши, наполнявшее её почти до половины.

Старик долго смотрел в нишу, склонив голову, затем повернулся и тихим шагом двинулся дальше. Всего таких ниш, расположенных на равном отдалении друг от друга, оказалось пять. Перед каждой из них старик подолгу стоял со склонённой головой. Шестая, последняя, ниша была в самом конце коридора, но в отличие от всех предыдущих она оказалась пустой – в ней не было камней, и мальчику наконец удалось увидеть внутреннюю, дальнюю стенку в глубине, на расстоянии пяти-шести локтей.

Задумчиво постояв здесь и как-то загадочно глянув на мальчика, старик развернулся, подошёл к одному из проёмов и, прищурив глаза, посмотрел наружу, туда, где из-за горы слепило солнце. Мальчик взглянул на старика и увидел, как в ярком свете на его лице засияла улыбка.

Вскоре они покинули прохладу пещеры и оказались на прогретой площадке, где старик вновь присел на камень.

– Дедушка, почему ты улыбался? Я видел, ты радовался чему-то, – трогая пальцами голенище его сапога, спросил мальчик.

– На