– Ирен – портниха в кино.

– Брось! Когда-нибудь все это станет твоим, твоим и твоей сестры, тебя ждет гораздо лучшее будущее. Если у тебя нет ни на йоту амбиций, ты ничего не добьешься, рядом должна быть женщина, на которую ты можешь положиться, а эта девочка, хоть и умная, не поднимется выше секретарши. Вполне возможно и даже вероятно, она заинтересована больше, чем ты думаешь. Так что отныне с ней покончено, слышишь? Покончено! Отбиться от своего круга – одна из худших ошибок в жизни. Поверь, это всегда выходит боком. Вторая причина – в этом году экзамены на бакалавра, надо много заниматься, с твоими средними оценками мало шансов попасть в подготовительный по математике и еще меньше – поступить в серьезный институт, я уж не говорю о Политехническом или Центральной школе. Придется очень постараться, чтобы пробиться, так что давай думать вместе. Либо ты сейчас же даешь слово, что оставишь эту девочку, забудешь свои глупости и возьмешься за математику, станешь заниматься, как положено в твоем возрасте, например как Даниэль, поступишь в подготовительный, и тогда все хорошо. Или же я отсылаю тебя в пансион в Швейцарии, где тебя заставят взяться за ум. Тебе решать.

Тома разглядывал узоры на ковре – он никогда не обращал на этот ковер внимания и теперь был удивлен изяществом арабесок, узоров, тонкостью оттенков. Как можно по нему ходить, не замечая? Ведь этот ковер должен висеть на стене, словно это картина. Отец прав, он середнячок в математике, но у него на свой счет нет иллюзий, он не поступит в подготовительный и тем более не пройдет вступительные экзамены, ему хочется улететь с облаками, хочется быть с Арленой, слушать, как она говорит и смеется, читать ей свои стихи, потому что он уверен: рано или поздно его стихи получат признание. А еще Тома знал, что он лишь червяк, мокрица, неспособная противостоять отцу, возразить, послать куда подальше: стоит тому заговорить своим суровым тоном – и он тушуется, стоит чуть повысить голос – и он поджимает хвост, как в худшие дни детства. И тогда Тома решил выбрать окольный путь, он стал мастером обходных маневров, так ведь проще, главное – спастись, не пойти ко дну, выиграть время, время, чтобы окрепнуть и повзрослеть, чтобы дать отпор отцу и сказать все, что он о нем думает, не склоняя головы, Да, папа, ты прав, я сделаю, как ты говоришь.

* * *

Выпускной год промчался, как облака, учились все те же, Тома списывал у Арлены, она ему позволяла, заметив, что теперь он все время пишет левой рукой, Ну и что, тебе это мешает? Тома решил не выдавать себя, он выбрал свой лагерь – лагерь сомнамбулических стрекоз, существ бесполезных, тех, кто видит по-другому, он проводил бесконечные ночи в трущобах Сен-Жермен-де-Пре, а утром, бледный, в растрепанных чувствах, вваливался в лицей, чтобы отдохнуть, больше не носил галстук, курил «Боярд» в маисовой бумаге, якшался с прихлебателями, пропойцами, поэтами, чьих имен еще никто не знал, и воровал их сборники, он вернулся к сюрреализму после того, как встретил нескольких последних живых реликтов журнала «Большая игра»[35], он написал уйму стихов, которые читал Арлене, и той, по ее словам, они очень нравились, или же вкладывал свои творения в ее тетради и учебники, чтобы она нашла их вечером, когда сядет заниматься.

Так она будет думать о нем.

Однажды в воскресенье он поцеловал ее в губы, положил руку ей на грудь, но она смотрела на него с таким ошеломленным видом, что он никогда больше так не делал. Он был счастлив, потому что видел ее каждый день, сидел рядом с ней в лицее, она лидировала в гонке, заставляла его собраться и открыть учебники, устраивала головомойку, чтобы он начал зубрить, Не будь дураком, Тома, займись делом, хотя бы ради того, чтобы отец оставил тебя в покое. Сегодня у всех поэтов есть диплом бакалавра.

Но Тома не слушал – он достиг важной вехи, у него созрел безумный замысел, поначалу он не понимал, грезит он или, наоборот, в кои-то веки нащупал реальность, потом осознал, что это и есть выход, его будущее, и с тех пор двигался в этом направлении. Он расспросил мать о своих имущественных правах сейчас и потом, когда станет совершеннолетним, ему трудно было ориентироваться в запутанной семейной ситуации – где капитал отца, а где матери. Жанну эти детали не интересовали, она предпочитала, чтобы всем занимался Морис, тот прекрасно умел приумножать семейные деньги, а женщины не разбираются в финансовых схемах и налоговых тонкостях, но она не хотела, чтобы сын беспокоился, деньги у него будут. И тогда Тома приступил к тщательной разработке своего плана.

* * *

Арлена не заметила, что Даниэль переменился, и такой крутой поворот было трудно себе представить – откровение снизошло на него во втором триместре на сочинении по литературе.

Это и было самым странным.

Обычно этот несерьезный предмет вызывал у него легкое презрение, он считал литературу не более чем дамским развлечением для кафе. Главное – писать без ошибок, чего он давно добился, а остальное лишь болтовня и потеря времени, которое лучше потратить на математику и физику. Он недоверчиво и с незнакомым волнением прочитал тему, которую преподаватель вывел на доске: «Наши настоящие враги – это мы сами. Боссюэ», У вас два часа. Даниэль взглянул на Арлену и Тома, которые сидели в соседнем ряду слева. Арлена не отрывала глаз от темы, затем повернулась и посмотрела на него долгим взглядом. И тут Даниэль подумал, А вдруг это правда?

Как сблизиться, если нет ни единого мостика, если мы только смотрим друг другу в глаза и глупо улыбаемся, если не создаем более глубокие связи? Даниэль хотел доказать Арлене, что у них гораздо больше общего, чем она думает, а различия, пусть и очевидные, второстепенны. Отныне на каждой перемене он пускался в рассуждения, спрашивая мнения Арлены, реже – Тома. После уроков он приглашал их в соседнее бистро, чтобы поговорить, Ведь если не разговаривать, то как узнать друг друга по-настоящему?

В середине апреля за чашечкой дымящегося кофе с молоком Тома сказал Арлене, Ты видела?