По поводу сдачи Москвы, Барклай писал императору: «Одному только высшему начальству известны причины отступления победоносных армий наших от Бородина, Отступление сие и невыгодная позиция под самою Москвою были следствием, что к оскорблению общему и особливо к оскорблению храбрых воинов наших, с неслыханным мужеством под Бородиным подвизавшихся, оставили мы врагу нашему Москву. С самого занятия её не мог он предпринять против нас ничего решительного и, как известно, мыслил более о прекращении, нежели о продолжении войны. Вот неоспоримое доказательство до чего ослабел он от сражения Бородинского и какие предстояли нам над ним выгоды с удержанием места сего! Но и теперь не ушло ещё время совершить намерение наше – враг уже в сетях и должен быть погребён в землю, на которую дерзнул он ступить нагло».[300]

Кутузов всю вину за сдачу Москвы, решил переложить на Барклая, закончив донесение Александру словами: «Пока армия Вашего Императорского Величества цела и движима известною храбростью и нашим усердием, дотоле еще возвратная потеря Москвы не есть потеря Отечества. Впрочем, Ваше Императорское Величество, всемилостивейше соизволите согласиться, что последствия сии нераздельно связаны с потерею Смоленска». (Бумаги, относящ. до Отеч. войны, изданные Щукиным, ч. I, стр. 95–96.) Последняя фраза в донесении, заключавшая намек на Барклая, часто служила обвинением со стороны современников против Кутузова. Порицает Кутузова за намерение «набросить невыгодный свет» на Барклая в своих записках Ермолов. Но особенно резко отозвался Жозеф де-Местр в своем донесении сардинскому королю 2 июня 1813 г. Отзываясь вообще чрезвычайно строго о Кутузове, отрицая за ним какие-либо заслуги (про Бородинскую битву он говорит: «битвою распоряжались собственно Барклай, искавший смерти, и Багратион, нашедший ее там»), Жозеф де-Местр писал о конце реляции Кутузова: «Какая низость, какая гнусность! Чтобы называть вещи их настоящим именем, мало преступлений подобных тому, чтобы открыто приписать весь ужас гибели Москвы генералу Барклаю, который не русский и у которого нет никого, чтобы его защитить» («Р. Арх.», 1912, I, 48)».[301]

16-го сентября Кутузов издаёт приказ «о присоединении Второй армии к Первой Западной. Начальство над пехотными корпусами: 2-м, 4-м, 6-м, 7-м и 8-м и кавалерийскими Меллера-Закомельского, Корфа и Васильчикова было вверено Барклаю-де-Толли,… Артиллерийская часть поручена генерал-майору Левенштерну; инженерная – генерал-майору Ферстеру…К сожалению, – пишет Богданович, – новое устройство штаба армии не принесло ожидаемой пользы. Барклай-де-Толли носил только звание главнокомандующего, между-тем как приказания по вверенным ему войскам отдавались и исполнялись без его ведома…приказания отдаваемые различными лицами противоречили одно другому; никто не мог дать верного отчёта о распределении войск…».[302]

19 сентября: «Неприятель потянулся всеми силами своими на наш левый фланг и стал переправляться в брод через бывшую тут речку, чтобы занять потом дорогу, идущую из Экау. Генерал-Майор Вельяминов препоручил оборону сего фланга Полковнику Графу Галатею. Первые два покушения были скоро отражены стрелками Литовского пехотного полка и казаками Подполковника Лощилина полка. Неприятель усиливаясь беспрестанно, наконец в третий раз переправился в брод и намеревался занять дорогу из Экау, но нашею артиллериею под командой Поручика Гербеля, казаками Подполковника Лощилина и посланным на подкрепление сего фланга батальоном Невского (пехотного) полка был с дороги прогнан и опрокинут за речку,… Генерал-Майор Вельяминов отдает совершенную справедливость за успех сего дела Полковнику Графу Галатею, а также особенно рекомендует отличившихся Полковников Турчанинова и Шеля, Подполковника Кузмина, артиллерии Поручика Гербеля».[303] В этот же день, «посланными от Генерал-Адъютанта Барона Корфа казацкими партиями разбито несколько неприятельских эскадронов и взято в плен 102 человека».[304]

На месте, где было село Тарутино, и в «окрестностях оного явился новый город, которого граждане – солдаты, а дома – шалаши и землянки. В этом городе есть улицы, площади и рынки. На сих последних изобилие русских краев выставляет все дары свои. Здесь, сверх необходимых жизненных припасов, можно покупать арбузы, виноград и даже ананасы!., тогда как французы едят одну пареную рожь и, как говорят, даже конское мясо! На площадях и рынках тарутинских солдаты продают отнятые у французов вещи: серебро, платье, часы, перстни и проч. Казаки водят лошадей. Маркитанты торгуют винами, водкой… Отдых, некоторая свобода и небольшое довольство – вот все, что тешит и счастливит военных людей!».[305]

Н. Н. Муравьев свидетельствует: «Тарутинский лагерь наш похож был на обширное местечко. Шалаши выстроены были хорошие, и многие из них обратились в землянки. У иных офицеров стояли даже избы в лагере; но от сего пострадало село Тарутино, которое все почти разобрали на постройки и топливо. На реке завелись бани, по лагерю ходили сбитеньщики, приехавшие из Калуги, а на большой дороге был базар, где постоянно собиралось до тысячи человек нижних чинов, которые продавали сапоги и разные вещи своего изделия».[306] По словам старосты села Тарутино: «По случаю нынешних военных действий, за расположением в означенном селении главной российской армии квартиры, все крестьяне…, а равно и их семейства из означенного села Тарутина и других окрестных деревень высланы…» в Тарусу, где ютились без жилья в условиях приближающейся зимы.[307]

Откровенные мнения Барклая о «беспорядках в делах, принявших необыкновенный ход», не нравились Кутузову. И в конце концов Барклай не выдержал и решил совсем оставить армию. А.П. Ермолов пишет: «Не стало терпения его, видел с досадою продолжающиеся беспорядки, негодовал за недоверчивое к нему расположение, невнимательность к его представлениям…Интриги были бесконечные; пролазы возвышались быстро; полного их падения не замечаемо было…Вместе с Барклаем-де-Толли уехал Директор собственной его Канцелярии, Флигель-Адъютант, гвардии Полковник, Закревский, офицер отлично благородных свойств».[308] Барклай прошел с русской армией весь ее горестный путь – от Вильно до Тарутина. Этот путь продолжался ровно сто дней. Он протянулся через Смоленск, Бородино и Москву, не став путем победы, но навсегда сохранившись в истории России как дорога чести и славы, что давало ему право сказать: «Я ввёз экипаж на гору, а вниз он скатится сам при малом руководстве».[309]

Император Александр, писал Барклаю: «Я был уверен, что вы весьма охотно останетесь в армии, чтобы вашими подвигами принудить к уважению вас даже ваших недоброжелателей, так, как вы это сделали в Бородине. Я вполне уверен, что вы неминуемо достигли бы этой цели, если бы остались в армии. По дружбе, которую не престану к вам сохранять, Я с беспредельным сожалением узнал о вашем отъезде. Вопреки всех неудовольствий, которые вы встречали, вам должно было остаться, потому, что есть случаи, когда надобно поставить