Она улыбнулась и сказала ему:

– Ты мой маленький помощник!

Обняв его, она взяла корни, отошла в сторону и разложила их в ряд на просушку. Сеф, казалось, напрочь позабыл о том, что приключилось на речке. Заметив, как папа возится с какими-то гибкими прутиками, мальчик поспешил к нему. Папа пытался сделать силки для белок, которые в изобилии сновали верх-вниз по стволам деревьев прямо у нас под носом. Было бы здорово, если б у него получилось их изловить. Беличье мясо показалось бы нам настоящим райским лакомством. Даже поимка одного-единственного крошечного зверька сумела бы нас приободрить. Пока мы не могли похвастаться особыми успехами.

Я очень переживала из-за того, что мне предстояло рассказать маме о том, что Сеф пил грязную воду. В последнее время мама кардинальным образом переменилась. Я видела, какой напряженной она сейчас выглядит. Прежде ее волосы всегда были идеальным образом расчесаны. Она всегда носила чистые платья и передники. От нее неизменно исходил запах мяты, которую она выращивала в саду и любила жевать. Мама славилась своей рассудительностью. Что бы ни случилось, она всегда знала, что делать и что предпринять. Памятуя именно об этом, я набралась смелости и подошла к ней в тот самый момент, когда она возилась с корнями цикория.

– Мама, – позвала ее я.

Она остановилась и выпрямилась. Видимо, в интонации моего голоса было нечто такое, отчего мама спешно подошла ко мне и выпалила:

– Что случилось?

Желудок у меня завязался узлом.

– Я видела, как Сеф пьет из лужи. Рядом с речкой.

Она обернулась и посмотрела на малыша, который носился кругами вокруг папы.

Первым делом мама задала вопрос, который мучил и меня.

– Он много выпил?

Вместо того чтобы прямо ответить на этот вопрос, я захотела объясниться.

– Я уже набрала воды и тут подумала, что не худо бы поискать цикория. Когда я на него посмотрела, он уже пил, так что я сама толком не знаю.

Во взгляде мамы было столько растерянности и тревоги, что внутри у меня все сжалось. Лучше бы она на меня наорала.

– Скорее всего, он выпил совсем мало, – решила я приободрить себя и ее.

По мере того как до мамы доходила суть случившегося, она нервничала все больше.

– Почему ты оставила его одного? Ему может стать плохо от одного глотка.

– Он был недалеко. Я могла его видеть. Он играл с палочкой, и я отвернулась буквально на одну секунду.

Мамин характер в последнее время испортился. Мы все стали куда менее терпимы к глупым ошибкам. Поджав губы, она снова посмотрела на Сефа. Наконец, тяжело вздохнув, она произнесла:

– Будем надеяться, что все обойдется. Тебе надо лучше за ним приглядывать, Уоллис Энн.

– Да, мэм, – у меня и без того было мерзко на душе, а из-за резкого тона матери, столь несвойственного ей, стало еще поганей. Несколько позже, работая рука об руку с папой, я раздумывала о том, что было бы здорово перемотать время назад и все изменить. Сеф, следовавший за мамой по пятам, начал плакать и цепляться ей за платье. Почему он плачет? Ему хочется есть? Но нас всех мучает голод. Может, есть еще какая-то причина? Мама остановилась и, взяв на руки, принялась качать.

– Ты что, устал? – спросила она озабоченным голосом. – Мы устали, да? Устали?

Сеф в ответ только захныкал и ткнулся лбом ей в плечо. Затем он посмотрел на меня с папой. Я аж обмерла от этого взгляда голубых глаз. На меня словно взирал глубокий старик. Пришло время трапезы. Каждому полагалось по горсти орехов, которые папа нашел, когда расставлял силки, немного побегов одуванчика и жуткий «кофе», который мама сварила из корней цикория. Когда мама протянула Сефу пару орехов, тот оттолкнул ее руку. Малыш и дальше вел себя раздраженно и капризно. Мы практически не разговаривали. Папа произнес короткую молитву, после чего мы, прикончив нашу скудную трапезу, запили ее едким на вкус отваром цикория. Вскоре после захода солнца мы улеглись спать. Мы с Лейси свернулись калачиком как можно ближе к огню, как обычно, прижав ступни ног друг к другу. Я задремала. В последнее время я с нетерпением ждала вечера, чтобы унестись в страну грез, где еда была в избытке и ее подавали на стол в теплом доме с мягкими кроватями.

В мой сон ворвался чей-то голос.

– Сеф?

Я распахнула глаза. Сладкий сон слетел, будто его и не было. Я заморгала, поняв, что проснулась от голоса мамы. Я села. Спина ныла. Она захрустела, словно старый, видавший виды стул. В эту ночь впервые подморозило, отчего все покрылось инеем. Я даже удивилась, как мне удалось столь крепко спать на таком холоде. С губ срывались маленькие, молочного цвета облачка пара. Лейси, свернувшись калачиком, лежала у почти прогоревшего костра. Она согнула ноги и, подтянув к груди, обхватила их руками. Моя сестра дрожала во сне. На меня накатила волна дурноты. Я словно смотрела на мир через запотевшее стекло. В груди сперло дыхание. Я закашлялась, а потом сделала несколько глубоких вдохов, чтобы справиться с дурнотой.

Трясясь как осиновый лист, я подкинула дров в костер. Когда он разгорелся по новой, я увидела маму с Сефом на руках. Малыш не шевелился. В утреннем воздухе расплывалась вонь, навевавшая воспоминания о переполненной выгребной яме в нужнике. Я встала на колени и увидела, что у мамы что-то стекает по руке, которая поддерживала Сефа за пятую точку. Голова Сефа мотнулась в мою сторону. Глаза и рот братика были полуоткрыты. Я так перепугалась, что тут же забыла о том, насколько мне самой плохо.

Я вскочила и затараторила дурацкие вопросы, ответ на которые был мне очевиден самой.

– Что случилось? Что-то с Сефом?

Мама со страхом посмотрела на меня:

– Он весь так и горит. Его несколько раз стошнило. Я надеялась, у него выйдет вся дрянь и ему полегчает, а теперь… теперь я не могу его добудиться.

Папа застыл рядом с мамой. Он смотрел на Сефа и выглядел так, словно ему отчаянно хочется что-то предпринять, но он не знает, что именно.

Кивнув маме, он сказал:

– Энн, он обмарался.

Мама опустила Сефа на землю у огня и принялась стягивать с него штаны.

– Мам, у нас сменки нет. Нам нечего на него надеть.

– Я знаю, но не оставлять же его в грязных штанах. Это все вода. Это он от нее заболел.

Я не знала, что делать, что