– Замена исполнительницы главной роли, тем более в разгар сезона, всегда событие из ряда вон выходящее. Тем более что эта замена связана с известным трагическим событием в жизни Галины Васильевны и всей страны… С безвременной кончиной Героя Советского Союза, комбрига, товарища Коврова, чью светлую память прошу почтить вставанием и минутой молчания! – предложил начальник главного управления театров.

Труппа встала.

– Прошу садиться, – разрешил начальник. – Теперь о новом распределении ролей доложит главный режиссер театра товарищ Арсеньев.

– Лиза Калитина… – начал, вставая со своего места, главный режиссер, – Людмила Астафьева.

Людмила Астафьева встала и, согласно традиции, начала раскланиваться.

Труппа аплодировала.

– Лаврецкий, – продолжил главный режиссер, – Александр Русаков.

Александр встал, чтобы раскланяться. Труппа начала было аплодировать, но дверь отворилась, и в репетиционный зал вошла беременная вдова Героя Советского Союза, комбрига Коврова, Галина Васильевна Коврова.

– Здравствуйте, – спокойно поздоровалась она, села на свободный стул и стала дожидаться, когда собрание выйдет из коллапса, вызванного ее приходом.

– Здравствуйте, Галина Васильевна, – спохватился начальник Главного управления театров, – мы только что почтили светлую память вашего мужа вставанием и минутой молчания.

– А Русаков что стоит? – кивнула Галина в сторону актера. – До сих пор чтит светлую память?

– Ну зачем вы так, Галина Васильевна? – укоризненно заговорил главный режиссер. – Мы все искренне соболезнуем вам.

– Я верю, – кивнула Галина, – спасибо вам. Я и пришла для того, чтобы снять тяжелый камень с вашей души. Я не смогу больше играть роль Лизы в «Дворянском гнезде», не смогу также участвовать в Островском, и не потому, что это связано с моим нынешним положением, а потому, что после смерти мужа играть юных, наивных девушек мне невозможно. Увы, я много чего узнала о жизни и о людях.

Начальник главного управления тихо и незаметно выдохнул и понимающе закивал.

– Потому, – продолжила свою речь Галина, – в связи с… так скажем, переходом в иное актерское качество, я прошу руководство театра и так вовремя оказавшегося здесь начальника главного управления театров, рассмотреть возможность постановки пьесы Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак», в которой я рассчитываю играть роль Роксаны. Репетиции спектакля я смогу начать ровно через месяц, – с этими словами Галина встала и направилась к выходу.

– Галина Васильевна! – вскочил начальник главного управления, – нельзя же так… в приказном порядке! Надо обсудить… Галина Васильевна, постойте, куда вы…

– Рожать! – коротко ответила Галина.

Уже в коридоре Тася догнала Галину и набросилась на нее:

– Ты зачем пришла?

– А ты зачем позвонила? – в свою очередь окрысилась Галя.

– Чтобы проинформировать! Галька, тебе не о Роксане сейчас надо думать, а о ребенке! – перешла на громкий шепот Таисия. – Тебе волноваться нельзя ни в коем случае! Сначала роди, а потом уже разбирайся с Бержераком!

– Таська! – вдруг удивилась сама себе Галина. – А ты знаешь, я после смерти Толи перестала волноваться по таким пустякам.

– Разве это пустяк? – сочувственно спросила Таисия. – Знаешь, какая за ними сила?

– Конечно, пустяк! – Галя обняла подругу за плечи. – И нету за ними никакой силы. Они просто паразитируют на нашем страхе, вот и все! Мне, Таська, Ковров такую броню после себя оставил, что мне теперь ничегошеньки не страшно!

– Броня… – повторила Таисия. – Это друзья его?

– Нет! Ничего ты не понимаешь! – расстроилась Галина. – Друзья помогают, конечно! И очень помогают! Но когда я говорю про броню, я имею в виду совсем другое! Понимаешь, каждому человеку хотя бы раз в жизни надо взлететь, чтобы посмотреть на все сверху. Я взлетела вместе с Толей, и поэтому теперь ничего не боюсь. Поняла?

– Нет, – твердо ответила Таисия, – но ты все равно осторожнее будь, не сейчас, так потом они до тебя доберутся.

– Доберутся, – согласилась Галина, – когда-нибудь обязательно доберутся. Ну, так это когда будет! – улыбнулась она. – Ты-то как? Как у тебя с Костецким?

– А! – сморщилась Таисия. – Никак! По ресторанам ходим и на машине катаемся.

– Хочешь, я с ним поговорю? – предложила Галина.

– Нет! – решительно отказалась Таисия. – Я хочу, чтоб было как у вас с Толей – раз, и все!

– Галя! – вдруг позвал ее осторожный голос. – Галина Васильевна!

Коврова обернулась. В коридоре стоял Русаков. Видимо, стоял долго.

– Я искренне сочувствую тебе… правда… я очень переживаю… – на глаза Русакова навернулись слезы. – Прости меня, ради бога! Прости за все!

– За что я должна тебя простить? – удивилась Галина. – В том, что я была дурой, твоей вины нет.

– Есть за что, – покаялся Русаков. – Прости!

Он судорожно схватил ее руку и не потянул к своим губам, а склонился почти в поясном поклоне, ткнулся ртом куда-то в запястье и торопливо ушел.

Галина повернулась к подруге:

– Ты что-нибудь понимаешь?

– Нет. Он вообще последнее время сам не свой.

Галина пожала плечами и сказала в сторону ушедшего Русакова:

– Пожалуйста, раз ты так настаиваешь, прощаю.

– Совестно как! – застонал Арсеньев. – Как будто мы в этой смерти виновны.

– Ну ты скажешь! – возмутился начальник главного управления.

– Скажу! – пообещал Арсеньев. – Я потом все скажу! Но какова сила! Горечь! Мудрость какая! – неожиданно восхитился он. – Полное ощущение древнегреческой трагедии! Эсхил!

– Ты про что? – встревожился Кононыхин, открывая дверцы шкафов, которыми были уставлены все стены в кабинете главного режиссера.

– Про то, как и что она говорила! – пояснил Арсеньев. – Как… конечно, в первую очередь как!

Шкафы были забиты экземплярами рукописей.

– Что ты ищешь? – недовольно спросил Арсеньев.

– Где ты коньяк прячешь? – продолжал поиски Кононыхин.

– Ты же не пьешь? – удивился Арсеньев.

– Я для тебя, – коротко ответил начальник.

– Не надо! – поморщился Арсеньев. – А ведь я в ней, еще девчонке, почувствовал эту силу! Эту… особенность! – хвастался Михаил Георгиевич. – Вот что я тебе скажу… – встал Арсеньев.

Он достал из большой напольной декоративной вазы бутылку коньяка.

– Я с поста главного режиссера ухожу!

– Как это? – испугался Кононыхин.

– Ногами, Николай Николаевич. Как режиссеры уходят? Да как все остальные люди – ногами! – снисходительно пояснил Арсеньев.

– Почему? Объясни! – потребовал Кононыхин.

– Потому что по масштабу человеческому, а значит, и художественному, по совестливости, Коврова куда как выше и мощнее, чем я! А так в театре быть не может… чтобы главный режиссер был мельче, чем актер, или, во всяком случае, понимал это, – пояснил Арсеньев, наливая в захватанный стакан коньяк.

– Странно! – внимательно глядя на Арсеньева, сказал начальник.

– Чего странного? – удивился Арсеньев.

– Странно, что ты еще не выпил, а уже такие глупости говоришь, – зло раскрыл смысл своей фразы Кононыхин. – Ты главный режиссер! Если Коврова так высока, как ты утверждаешь, то у тебя всего два пути: или ты подтягиваешься до уровня ее совестливости и человечности, или же наоборот – опускаешь ее совестливость и прочие качества до своего уровня! Я вот сейчас во МХАТ еду! Тарасову с Ангелиной Степановой по углам разводить! Ничего… их главный режиссер горя не знает… спектакли вовсю ставит! А ведь сучки еще те! Так что не думай, что ты один такой несчастный! В каждом театре есть своя Коврова! А Галина Васильевна к тому же дама в трудном положении. С ней истерика случилась… бывает! На то она и дама! А вы сразу же заявления об уходе писать! Вы ее не бойтесь, Михаил Георгиевич! Вдова – не жена! Отнюдь!

Он посмотрел на часы и ужаснулся:

– Три часа! Все! Во МХАТ! Возобновляете с новым составом «Дворянское гнездо»! К концу сезона минимум две пьесы на современном материале и никакого Сирано, тем более с Бержераком! Жму руку! – начальник подхватил свой портфель и побежал к дверям.

Галина в роскошной ночной рубашке, настолько роскошной, что вполне могла сойти за бальное платье Наташи Ростовой, стояла перед зеркалом в новой квартире и репетировала сама с собою «Сирано де Бержерака», читая текст и за Роксану, и за Сирано.

Роксана

За столько лет

Ты был единственным, кто знал его! Поэт!

Он был поэт!

Сирано

Да, да, Роксана, да…

Роксана