– Нам тут петеновцы не нужны! – заявил второй и плюнул ему в лицо.

Даниэль бросился вперед, и оба принялись молотить его кулаками. Тома попытался их разнять. Вокруг собралась толпа лицеистов. Высокий ученик постарше, в сером костюме, бесцеремонно оттащил нападавших за уши, Хватит!

Им пришлось отступить. Даниэль утер лоб носовым платком.

– Отцепись от нас, – закричал один из юнцов. – Он грязный коллаборационист!

– Сначала думай, потом говори, – ответил старший. – Ему пятнадцать, как и тебе. Еще раз замечу – будете иметь дело со мной, тоже мне, смельчаки, двое на одного. Не хочу, чтобы это повторилось, – надеюсь, все меня поняли.

Мальчишки отступили, тихо ругаясь, и растворились в толпе. Высокий парень подошел к Даниэлю, Ты нормально? Не спускай им. Если кто-то тебя оскорбляет, значит чувствует, что ты его боишься. Залепи ему как следует в нос, и он успокоится. А если их много, сразу бей первым, даже если они потом тебя размажут, сражайся за свою честь. Он ощупал правый бицепс Даниэля, Хиловато, тебе бы подкачаться. Приходи тренироваться с нами. Они удалились вместе, поднялись по ступенькам и исчезли за дверями лицея.

– Кто это? – спросила Арлена.

– Пьер Делейн, он живет рядом с Даниэлем, идет в выпускной класс и готовится к поступлению в Сен-Сир[29].

– Это правда, что Даниэль – петеновец?

– Представления не имею.

В этом учебном году, начавшемся в октябре сорок третьего, директор лицея Марселен Бертло столкнулся с неразрешимой головоломкой: комитет гражданской обороны потребовал, чтобы он принял ровно столько учеников, сколько мест в убежище. К счастью, ему удалось обустроить подвалы лицея, и решение было принято: триста учеников единовременно. И не больше. Он еще неплохо выкрутился, многие лицеи и колледжи без подвалов и убежищ просто-напросто закрылись, к великому удовольствию учеников. Выход был лишь один – сократить расписание до основных предметов; правда, пришлось иметь дело с недовольством преподавателей истории, географии, музыки, рисунка и гимнастики, которых он отправил жаловаться Рузвельту или Черчиллю. Занятия отныне шли или с утра, или после полудня, уроки начинались в семь и заканчивались в сумерках, учителя и родители жаловались на расписание, на отмену предметов, на пропуски уроков из-за воздушных тревог или усталости. Арлена и Тома учились с утра, Даниэль – после обеда, они не пересекались, Тома утверждал, что тот их избегает, Он странный, мы все время виделись, и вдруг он отдалился. Знаешь, Мари часто вспоминает о тебе.

– Нет, не знаю.

Тома решил сесть за последнюю парту, согнал с нее одноклассника, сбросив его вещи на пол, поскольку тот не торопился, и махнул Арлене, Здесь нам будет удобнее.

– Ты мог бы его вежливо попросить.

– Сдалась мне его вшивая дружба.

Тома – ученик-уклонист, он решил, что лицей ему ни к чему, знал, что его жизнь будет иной, чем у остального стада, возможно сложнее, ведь того, кто выбирает непроторенные пути, недолюбливают, но он готов был с этим смириться, поскольку строил большие планы. Единственным предметом, который его интересовал, было чтение наизусть, хотя он сказал бы пару ласковых о занудных текстах, которыми их пичкали; но в период всеобщей паники этот предмет убрали, а потому он решил следовать своей судьбе, что бы ни случилось, и не обращать внимания на то, что никто его не поймет и не оценит. На уроках он что-то чиркал в своей черной тетради, преподаватели думали, что он записывает за ними, – он внимательно на них смотрел и лихорадочно строчил. Арлена заметила, что он снова пользуется левой рукой, А я думала, ты стал правшой.

– Все так думают, оно и к лучшему. Но я делаю, что хочу.

Тома взял ручку, открыл синюю тетрадь и принялся изящно писать правой рукой, Открою одну тайну, потому что тебе я доверяю и знаю, что ты меня не предашь. Я сочиняю стихи, но писать их можно только левой рукой, понимаешь, ведь она со стороны сердца. А всякую ерунду можно писать и правой. И пока бомба не разнесет эту шарагу, я делаю только минимум, чтобы выжить.

Арлена кивнула, А я здесь, чтобы учиться, и рада, что меня приняли в этот новенький лицей.

На третьей неделе занятий математик бросил портфель на стол и объявил, Возьмите листок, у нас контрольная. И чтобы тихо! Он написал мелом задачу на доске, Итак, у вас двадцать минут. Затем уселся за стол, развернул газету и принялся читать, поглядывая на прилежный класс. Арлена, опустив голову, уверенно заполняла листок. Почувствовала, как Тома подталкивает ее руку, Подвинь локоть, шепнул он. Выпрямился, привычно скосил глаза и стал списывать по мере решения задачи. Выходя из класса, он ее успокоил, Я изменил кое-что в оформлении, чтобы наши работы не были совсем уж одинаковыми. Ты заметила? Я списываю правой рукой. В благодарность я сделаю тебе подарок. Он достал из ранца страничку и протянул ей, Это одно из моих последних стихотворений, вроде неплохое, я никому их не показываю.

Арлена засомневалась, она учила наизусть стихи как часть обязательной программы, ей нравился Виктор Гюго и Эмиль Верхарн, она получила десять из десяти за «Спящего в долине» Артюра Рембо, которого декламировала уверенно, но без выражения; когда же она прочла текст Тома, то ничего не поняла, слова были какие-то шершавые, неуверенные, нестройные, их словно разбросали по странице как бог на душу положит, не было ни смысла, ни связной истории, ни чувств, а главное, не было рифмы, а поэзия без рифмы – не поэзия, Прости, Тома, но мне не понравилось, лучше уж я скажу честно, чем совру, чтобы тебе польстить, для меня это китайская грамота. Надеюсь, ты не рассердишься.

– Не везет мне, никому не нравится то, что я пишу, кроме Мари, да и та говорит через губу. Но я знаю, чего стою, это не классическая поэзия, я не ищу ни изящества, ни красивости, у меня автоматическое письмо – трудно объяснить, это противоположность случайности или бредятины, нужно опустошить ум, очистить мозг от скверны, от школьного мусора, не изображать трубадура, отбросить сентиментальщину и надуманные чувства, нужно вернуться к первичной энергии, к инстинкту, от которого нас отсекли, прикоснуться к главному, добраться до чистоты и вновь открыть единственную фундаментальную истину – бессознательное.

На следующей неделе раздали контрольные, и Арлена с радостью увидела на своем листке оценку восемнадцать, Хорошо, мадемуазель, так держать. И остолбенела, когда Тома получил двадцать, Я рад видеть, что в этом году вы взялись за разум.

Как уже известно, девочек в лицее оказалось мало –