эти корочки в нишу. Так за несколько лет там накопилось немало сухарей. В мирные годы, когда еды было вдоволь, запах хлеба не был так ощутим. Но голодные старики сразу же почувствовали пьянящий аромат хорошего хлеба.
– Вы сердитесь?
– Родная наша, спасибо тебе, – ласково погладив меня по голове, ответила бабушка. – Если бы не те корочки, мы ни за что не пережили бы те страшные девятьсот дней блокады.
Последний бой
Раньше ты умрешь или позже, – неважно;
хорошо или плохо, – вот что важно.
Луций Анней Сенека
Франческе снился сон. Она стоит на сцене в свете софитов и ждет оглашения результатов. Вместе с ней, затаив дыхание и обратившись в слух, замерли и другие тоненькие, грациозные девушки, прибывшие в Брюссель на международный танцевальный конкурс. Сегодня решается судьба Франчески Манн, польской танцовщицы еврейского происхождения. Ее ждет либо победа, либо поражение. «Аut cum scuto, aut in scuto»28, – решительно повторяла она. Молодая женщина вглядывалась в зал, пытаясь отыскать среди огромного количества людей знакомое лицо. Пан Розенберг, боготворивший супругу, следовал за ней по пятам, поддерживая во всех делах и начинаниях. Он никогда не спорил с ней. Даже тогда, когда Франческа не пожелала менять сценическую фамилию, пан Розенберг не стал настаивать.
– Ну, не дуйся, Марек, – поцеловав новоиспеченного супруга, попросила она. – Просто попытайся понять…
– Четвертое место – Франческа Манн, – услышала она голос, объявлявший результаты.
– О, – пролепетала восторженно молодая танцовщица, – этого не может быть! Я не верю! Боже, как я счастлива, как счастлива!
То была настоящая победа. Ее личная победа! Опередив множество конкуренток, молодая балерина стала четвертой. И теперь перед ней, бывшей выпускницей одной из крупнейших частных танцевальных школ Варшавы, открывались двери самых престижных театров: Гранд-Опера, Ла Скала, Венская Опера… Ей уже чудились продолжительные овации, сцена, заваленная цветами.
И вот сегодня, первого сентября 1939 года, в Teatr Wielki – Opera Narodowa29 состоится премьера балета с ее участием. Ликование переполняло Франческу даже во сне. «Я самая счастливая девушка на свете, – подумала она, просыпаясь. – Танец – моя жизнь, мой воздух! Айседора Дункан говорила… Погодите, погодите… ах, да: "Танец – высший разум в свободнейшем из тел". Я полностью с ней согласна». Она сладко потянулась и тут неожиданно услышала звонок в дверь.
– Марек, Марек, – позвала Франческа мужа. – Проснись! К нам кто-то пришел.
– Кто бы это мог быть? – протирая глаза, пробормотал он сонным голосом.
Мужчина нехотя встал и, набросив халат, побрел к двери.
– Как вы можете спать в такой час? – услышала Франческа сердитый голос подруги.
В комнату ворвалась взволнованная девушка. Вероника Гринберг, или Вера Гран (под этим именем девушка выступала в варшавском кафе «Парадиз»), укоризненно взглянула на лежавшую в кровати молодую женщину.
– Что стряслось? – небрежным тоном поинтересовалась Франческа. – Почему ты так рано? Не смотри так на меня. У меня сегодня премьера, так что могу себе позволить…
– Какая премьера? – перебила ее подруга. – Неужели вы ничего не знаете? Включите скорее радио!
Девушка побледнела. Сев, она вопросительно взглянула на Веру.
– Зачем? Что произошло? Для чего нам включать радио?
– Вот дуреха! – отмахнулась Вера от подруги.
Гран подошла к радио и включила его.
– Дорогие сограждане, – послышалось из репродуктора, – сегодня, первого сентября, в четыре часа сорок пять минут, в устье реки Висла германский броненосец «Шлезвиг-Гольштейн» открыл огонь по польским военным складам Вестерплятте в Данциге, после чего Германия и Словакия перешли в наступление по всей линии государственной границы…
– Ну и что? – Франческа не поняла, о чем идет речь, и пожала плечами. – Как эти события повлияют на премьеру в театре? Все произошло далеко от нас… Нам ничего не угрожает. Наша армия…
– Да спустись ты с небес на землю! – закричала на нее Вера. – Какие танцы? Какая премьера? Война началась! Ты не понимаешь? ВОЙНА!
– И что? Ну, началась. Нас же не пошлют на фронт? Будем выступать перед солдатами. Какая разница? Искусство любят все.
– А разница в том, дорогая, – прервал ее муж, в задумчивости поглядев на красавицу жену, – что не всем позволят петь и танцевать.
– Это еще почему? – возмутилась Франческа. – Они не имеют права. Я – лучшая балерина Польши.
– Возможно, – хмыкнула Вера, – но немцам будет наплевать на твои звания и награды. Для них ты всего лишь «грязная еврейка».
– Каким немцам? – не поняла молодая женщина.
– Таким немцам…
Разом замолчав, они задумались над тем, что будет со всем еврейским народом, если Польшу захватят немцы. Зная о государственной политике Германии, которая пропагандировала антисемитизм, люди, находившиеся в комнате, понимали, что произойдет с ними с приходом фашистов в Варшаву. Собравшиеся в комнате прекрасно помнили слова Гитлера. Сокрушаясь о том, что в ходе Первой мировой войны командованию не удалось отравить газом пятнадцать тысяч предателей из числа евреев, он призывал не только вытеснить их из общественной жизни, но и приступить к окончательному решению еврейского вопроса путем истребления нации. «Окончательно оттолкнуло меня от евреев, когда я познакомился с физической неопрятностью и с моральной грязью этого избранного народа…»
Спустя совсем небольшое время худшие опасения начали оправдываться. Уже в первые дни войны стало понятно, что Польша вскоре упадет на колени, ибо противостоять сильной, хорошо обученной армии Гитлера у нее не было ни сил, ни возможности.
Уничтожив в первых боях почти всю польскую авиацию, германские войска двинулись в глубь страны, не встречая на своем пути сопротивления. Массированные налеты люфтваффе делали невозможными как мобилизацию вооруженных сил, так и крупные переброски войск и техники по железным дорогам. Танковые немецкие дивизии разрезали польскую армию «Лодзь» на две части, в связи с чем войска получили приказ отойти к столице. В скором времени немецкие танки стояли уже под Варшавой.
А двадцать восьмого сентября польское командование было вынуждено подписать акт о капитуляции. В город вошли войска СС и принялись наводить свои порядки…
Захватив Варшаву, новые власти издали приказ, согласно которому всем евреям предписывалось сдать наличные деньги в банки, оставив у себя не более двух тысяч злотых. Вместе с деньгами у них отняли и радиоприемники. Повсеместно начались гонения и преследование еврейского населения. На евреев доносили, их притесняли и ненавидели. Немецкая пропаганда сделала свое гнусное дело. Евреи превратились в изгоев.
Людям этой национальности запрещалось посещать общественные парки и скверы, а также устраивать любые собрания, даже молитвенные. Их ограничили в пользовании общественным транспортом. С молчаливого согласия новых властей участились нападения польских антисемитов и преступных элементов на «отверженных». А вскоре грянул гром среди ясного неба. Двенадцатого октября 1940 года,
