– Несмотря на все наши усилия, мсье Жозеф несколько часов не соглашался слезть с дерева. Он находился так высоко, что уже почти рассвело, когда одному из мужчин удалось добраться до мальчика и с помощью веревки осторожно спустить его вниз. А на протяжении следующих недель… Словом, он замкнулся в себе, как моллюск в раковине, бедное дитя. Мсье Вильгельм не видел иного выхода, кроме как отправить сына в школу. Ему было всего одиннадцать лет…

– Это… это ужасно, – шепчет Лара.

Несколько минут все молчат. У меня не укладывается в голове: как же выходит, что сейчас все идеально, а в следующее мгновение обстоятельства коренным образом меняются и ни единая душа не способна этому помешать. Мне вспоминаются инструменты моего отца, его фартук и резные камни – все то, чего я больше никогда не увижу.

– Мсье Вильгельм так и не стал прежним после смерти жены, – продолжает тетушка Бертэ. – Он не выносил никаких напоминаний о ней в доме. Находил их слишком болезненными. И даже больше не пользуется старой супружеской спальней: она заперта, и вся мебель в чехлах. Пока мсье Жозеф был в школе, его отец избавился от всего имущества его матери, вплоть до последней шпильки, вплоть до обо… – Женщина осекается.

– Вплоть до чего, тетушка? – спрашивает Лара, кладя руку на руку тетушки Бертэ. – Вы не обязаны рассказывать, если не желаете.

– Ну… просто мсье Вильгельм распорядился удалить всю прежнюю отделку – и даже сорвать во всем замке старые обои. Комнаты были повсюду оклеены новыми.

– Вот вам мужчины, – вставляет мама. – Когда на их пути встречается то, с чем они предпочли бы не сталкиваться, они вечно доходят до крайностей.

– Ты не понимаешь, сестрица, – возражает тетушка Бертэ. – Уничтоженные обои были специально разработаны мсье Вильгельмом. Каждую сценку взяли непосредственно из жизни мадам Жюстины. Было изображено все, чем она занималась с мужем и сыном. Вот почему мсье объявил, что обои нужно убрать. Он не мог вынести напоминаний о том, что утрачено навек.

Мне известно о мужчинах, которые рисуют женщин или ваяют их в обнаженном виде из мрамора, но я никогда не слыхала, чтобы кто‑нибудь изображал женщину на обоях. И не могу понять, что это: романтика или одержимость.

– Мадам Жюстина была его музой, вот в чем все дело, – бормочет тетушка Бертэ, точно угадав мои мысли. – И это хорошо, ведь по крайней мере у Жозефа осталось хоть что‑то.

– По-моему, вы сказали, что все обои были сорваны… – начинаю я. – Тетушка, вы подразумеваете, что обои были уничтожены во всех комнатах, кроме…

– Кроме башни, – отвечает она, медленно кивая. – Ведь этой комнатой, в сущности, никогда подолгу не пользовались, и в то время никто не озаботился ее переделать. Все, что осталось от обоев с изображениями мадам Жюстины, находится именно там.

– Все, что осталось?.. – переспрашиваю я. – А их не могут изготовить снова?

– О нет, – отвечает тетушка. – Печатные формы тоже были уничтожены. По приказу мсье. К тому лету, когда Жозеф вернулся из школы, от его матери почти ничего не осталось.

– Как жутко… Вся ее жизнь там, на обоях, – произносит Лара, ее голос разносится вокруг и отдается эхом. – Бедный Жозеф! У него даже не было возможности попрощаться.

– С тобой все в порядке, София? – осведомляется тетушка Бертэ. – Ты прямо побелела.

– Мне… – лепечу я, на ходу подбирая слова. – Простите, тетушка, но мне нехорошо. Вы не будете возражать, если я вернусь домой?

Башня

Софи

Я делаю несколько шагов по коридору и в нерешительности замедляю шаг, ощущая тяжесть массивных стен замка, вздымающихся надо мной. Я понятия не имею, куда идти и даже как подняться на следующий этаж, не говоря уже о том, чтобы добраться до башни.

Я перевожу дух и с уверенностью, которой вовсе не испытываю, велю себе: «Это наверняка несложно, думай!» Я представляю себе замок снаружи. Если смотреть на фасад, башня будет находиться справа. Значит, все, что нужно, – пойти в ту часть здания и отыскать путь наверх.

Убедившись, что вокруг никого, я спешу к выходу тем же путем, которым мы сюда пришли, вспоминая, как выглядели подземные галереи, лестницы и коридоры, которые мы увидели впервые почти три недели назад. И выясняется, что я все запомнила верно, потому что, не дойдя до лестницы, ведущей к двери черного хода, я замечаю еще одну, убегающую наверх. В дальнем конце коридора звучат чьи‑то голоса, и на миг у меня возникает искушение отказаться от своей затеи, коль скоро я совсем близко от выхода. Но когда прислуга приближается, я бросаюсь вверх по недавно обтесанным простым каменным ступеням и через несколько секунд оказываюсь у какой‑то двери.

Хотя лестница, минуя эту дверь, ведет выше, я, не удержавшись, протягиваю пальцы к ручке, хотя бы для того, чтобы попытаться определить, в какой части замка я сейчас нахожусь и на сколько этажей мне еще предстоит подняться. Совсем чуточку приоткрыв дверь, я заглядываю внутрь.

И замираю в изумлении: моим глазам предстает необычайно просторная и роскошная зала, настолько контрастирующая с теми помещениями замка, которые я видела до сих пор, что у меня захватывает дух. По-видимому, это вестибюль – бесконечное, как огромная пещера, пространство, отделанное полированным мрамором, с поражающим воображение «шахматным» полом, составленным из квадратов черного и светлого дерева. С потолка свисают две громадные шарообразные люстры, заливающие залу ярким светом, подобно паре солнц, а навстречу им грациозно устремляется парадная лестница с затейливыми коваными перилами. У меня такое чувство, будто я из своего маленького, серого, будничного мирка непостижимым образом попала в огромный, ослепительный мир.

По одной стене расположены высокие сдвоенные створки парадных входных дверей, увенчанных люнетами. На другой красуется огромная картина, подвешенная на цепях над внушительной полкой резного камина. Это написанный маслом портрет мужчины в сдвинутом на затылок парике. Мне вспоминается фигура мсье Вильгельма в оконном проеме над печатней: покрытая темным лаком поверхность картины похожа на стекло кабинетного окна, за которым смутно виднелось его лицо. А рядом с этим полотном, на странном пустом участке стены, болтается вторая цепь, на которой, видимо, когда‑то тоже висел портрет.

Я тихонько прикрываю дверь и продолжаю подниматься по лестнице. Она заканчивается у следующей двери, и на сей раз у меня нет иного выбора, кроме как юркнуть в нее.

Я оказываюсь в лабиринте ярко освещенных величественных лестничных маршей под высокими потолками, окаймленными изящными карнизами. Оглядываюсь по сторонам, не понимая, где нахожусь – в передней или тыльной части здания, и не имея возможности разглядеть