с Кристофером. Так что… как гласит девиз королевского ордена Подвязки, honi soit mal y pense – «пусть стыдится подумавший об этом плохо». Лестер был доволен тем, как я исполняла супружеские обязанности, и на этом все. На его надгробии было выгравировано на латыни, что я, его moestissa uxor – нежнейшая жена, – из любви и нерушимой верности распорядилась воздвигнуть этот памятник лучшему и любимейшему из мужей. Разумеется, я написала это сама. 
К изумлению моему, сын улыбнулся.
 – В глубине души я считаю, что вполне мог бы быть здесь счастлив, – признался он. – По правде говоря, мне иногда хочется тихой жизни в деревне.
 Я рассмеялась, но видела, что его слова искренни.
 – Сын мой, ты понятия не имеешь, о чем говоришь!
 – Придворная жизнь не для меня! – вырвалось у него. – Я не создан для нее. Постоянно помнить, что и кому сказать; как и кем лучше воспользоваться и скрывать свои подлинные чувства, чтобы не воспользовались мной… Матушка, это совершенно отвратительно!
 – Это и впрямь нелегко, – отозвалась я осторожно.
 – Я не придворный! Я сделан из другого теста.
 – Однако же ты вполне преуспеваешь при дворе, – напомнила я.
 – Пока да. Но это не сможет длиться вечно. Каждый день я боюсь оступиться и слететь с того места, ради завоевания которого мне пришлось приложить такие усилия. Бывают прирожденные придворные, как Роберт Дадли – злые языки утверждают, что это был его главный, если не единственный, талант – и Филип Сидни. Они чувствовали себя при дворе как рыба в воде!
 Я повернула его голову так, чтобы он мог выглянуть в окно.
 – Посмотри вокруг хорошенечко, – посоветовала я.
 Особняк стоял посреди дубовой рощи, а за ней во все стороны тянулись поля. В деревушке Дрейтон-Бассетт, расположенной неподалеку, имелись пивная, кузница, церковь и заброшенный монастырь. До Лондона отсюда было четыре дня езды под сонным небом.
 – После того как ты четыре или пять раз обойдешь все поместье, проедешься верхом по окрестным полям и помолишься в церкви, чем ты тут займешься?
 – А вы, матушка, чем занимаетесь?
 – Строю планы, как вернуться ко двору, и ты на моем месте очень скоро занялся бы тем же самым. Уединения и покоя жаждут лишь те, у кого настолько суматошная и насыщенная событиями жизнь, что они мечтают о передышке. Для тех же, у кого в жизни ничего больше нет, покой – это смерть. Я тебя знаю, у тебя неугомонная натура. Ты и месяца тут бы не высидел. – (Я не могла допустить, чтобы мой сын попусту загубил свою жизнь в этом захолустье!) – Так что давай не будем больше вести эти разговоры. Приезжай сюда перевести дух, но не навсегда.
 Он мотнул головой. Кажется, губы его готовы были скривиться в недовольной гримасе. Его хандра начинала меня утомлять.
 – Ну и какие твои дальнейшие планы? Тебе не кажется, что пора бы начать подыскивать невесту… подходящую невесту? Тебе уже двадцать два, самое время подумать о наследнике.
 – Не раньше, чем я буду готов! – топнул он ногой, все еще дуясь.
 – Ты уже готов. Возможно, будь ты женат, ее величество поняла бы, что ты человек серьезный, подходящий для какой-нибудь высокой должности. А если женишься с умом, это может весьма и весьма поспособствовать возвышению нашей семьи.
 – Одна сестра вышла замуж с умом, за барона, а другая опрометчиво, за этого Перрота, и тем прогневала королеву.
 – Тем больше причин для тебя возместить ущерб.
 – Ущерб чему? Королевскому расположению духа?
 – Семейной ситуации. У тебя есть титул, но нет состояния. Граф Эссекс! Звучит внушительно! Но титул влечет за собой тысячные расходы, а никаких доходов ни от земель, ни от домов, ни от шахт, ни от кораблей сам по себе не приносит. Женись и исправь это упущение. Ты не можешь жить как граф, если у тебя нет средств, приличествующих графу. А если ты преуспеешь при дворе…
 – Я же вам сказал, придворная жизнь не для меня!
 Что же мне с ним делать, с моим упрямым своевольным мальчиком? Я пустила в ход самую острую свою шпильку:
 – Что же это за солдат, который хнычет, плачет и дуется? Неужто Филип Сидни ошибся, когда на смертном одре завещал тебе свою шпагу? Сидни, доблестнейший из воинов и галантнейший из придворных нашего времени? Ты позоришь его дар!
 – Я не могу быть сэром Филипом Сидни. Он единственный в своем роде!
 – Он увидел себя в тебе. Доверься ему. И… надо ли напоминать о других наших проступках в глазах ее величества?
 – Назовите их! Они не идут ни в какое сравнение с вашими!
 – Это же ты отказался предоставить ей в пользование наш особняк в Чартли, куда она хотела поместить Марию Шотландскую! Разве ты не понимаешь, что королевская просьба – это королевский приказ? А ты что сделал? Ты сказал ей «нет», потому что боялся, как бы в поместье не вырубили все деревья, чтобы ей было чем топить камины! А потом сказал, что боишься, как бы она нарочно не попортила обстановку, потому что всегда питала неприязнь к твоему отцу. Разумеется, королева забрала у тебя этот дом. Благодаря широкому рву им было легче следить за гостями Марии. Именно ради этого им понадобился Чартли.
 – Но она в самом деле испортила камин!
 – Она пробыла там не так долго, чтобы всерьез что-то испортить. Уолсингем со своими шпионами заманили ее в сети, и не прошло и года, как ее казнили. И с деревьями твоими драгоценными ничего не сделалось. Позволь тебе напомнить, что замок Кенилуэрт, твое предполагаемое наследство, перешел к незаконнорожденному сыну Роберта Дадли. Роскошное поместье, которое должно по праву принадлежать тебе… Необходимо вернуть престиж, который мы потеряли. И первый к этому шаг – женитьба!
 Он вскочил, нахлобучил шляпу и направился к двери, едва не налетев на ходу на Кристофера. Извиниться он даже не подумал. Кристофер, добрая душа, лишь озадаченно поглядел ему вслед.
 – Кажется, он спешит, – только и сказал он. – Но куда тут можно пойти?
 – Именно это я и пыталась до него донести. Дорога отсюда только одна – обратно ко двору.
 – Это слова человека, который здесь не родился.
 – Те, кто здесь родился, рвутся прочь c удвоенной силой.
 – Моя дорогая, мы с вами обречены гнить здесь, – произнес он. – Гнить здесь вместе.
 Он принялся покрывать поцелуями мою шею.
 «Да, будучи почти на полтора десятка лет меня моложе, он сможет покинуть деревенскую ссылку, когда я буду гнить в могиле в самом прямом смысле слова», – промелькнуло в голове.
 Кто ж знал тогда, кто мог предвидеть, что я