Архиепископ подошел к крестьянину и, пастырски возложив руку на его плечо, сказал:

– Сын мой, правосудие свершилось, ошибка исправлена. К чему теперь ворошить то, что не прибавит вам душевного равновесия, но еще больше разбередит рану? Епископ Кошон умер, и Жан Леметр в лучшем мире…

– Монсеньер, – перебил его Жан, – справедливость должна торжествовать до конца! К этому взывает человеческая совесть! Если Кошон и Леметр мертвы, то для них должны быть найдены подходящие выражения…

У Жана горели глаза. Он говорил точно на площади. Здесь, в этой комнате, вдруг не стало забитого крестьянина.

Архиепископ глядел на него с удивлением. И с подозрением. И даже с боязнью.

– Сын мой, – сказал он скороговоркой, – благословляю тебя.

И, осенив Жана крестным знамением, удалился. За ним последовал клирик.

В комнате стало совсем тихо.

Здесь не было никого, кроме брата Жанны д’Арк. И он продолжал говорить, но его не слушал никто, кроме вездесущего бога.

В этот жаркий июль.

Седьмого дня.

1456 года.

1968