Или – пустой, как удавка, гайтан был на ней?..

Иван остервенело накрывал мать, готовый то ли зарыдать, то ли заругаться, закричать на неё…

Та снова, как назло, как в издёвку, раздевалась.

…к утру успокоилась и, наконец, очнулась. Оглядывая сыновей, разулыбалась, – но вслух назвала чужие имена.

Иван, радостный, заговорил с ней – всё оглядываясь на Степана: ожила! ожила!.. – но мать уже закрыла глаза.

Щёки её ввалились, будто во рту пропали зубы. Рот спёкся, нос истончился и потемнел на кончике до черноты.

…осталась нездешней – и умерла, словно её отпустили домой.

…отец так и не вернулся тогда.

Поп Куприян сказал: мать-де он не крестил, а боле тут крестить её было некому, а на Монастырском яру поп её не крестил тож. Потому осталась она туркиней и басурманкою, последней исповеди и причастия избежавшей.

Мать повезли на татарское кладбище.

Крутил, именуемый «астраханцем», поганый ветер – сшибавший шапки, задувавший со всех сторон сразу, гонявший сорные, будто глиняные, облака.

Шлях разболотился, повсюду стояли чёрные лужи.

Правил повозкой показачившийся ногаец.

С братьями поехали Васька Аляной – Иванов крёстный, да татарская старуха деда Лариона.

Колёса повозки наматывали пухлые калачи мокрой грязи. Лошадь выбивалась из сил. Гроб возило туда-сюда.

Иван со Степаном уселись с разных сторон, упираясь в гроб спинами, а ногами – в боковины повозки.

Никак не верилось, что за спиною лежит спелёнатая и твёрдая, как полено, мать.

…отпеванья не было.

Едва сняли крышку, материнское лицо сразу зачумазилось, уши и ноздри оказались наполнены чёрной смазью, саван покрылся крошевом перегнившей прошлогодней листвы.

Поскорей закрыли.

Сами сыновья, да Аляной с ногайцем, спустили гроб на длинных рушниках.

Гроб показался таким лёгким, словно матери и не было там уже.

Насыпали, как было заведено у магометян, большой холм.

«Астраханец» всё задувал, разметая тяжёлый песок по сторонам. Будто кто настырно мешал погребенью.

…оставили мать, как сироту, никому на свете не родную.

…вернулись до куреня – а там, нежданные, дожидались казаки, и стол был накрыт.

– Не собаку похоронили! Мать казаков! – прокричал дед Ларион Черноярец, хотя никто ему не перечил.

Бабка Черноярца завыла про то, что мать оставила детинушек, кровиночек. Иван, слыша её, кривился, словно из него тянули жилу.

Степан же провалился в себя, как в яму, и затих душою.

Трифон Вяткин усадил Тимофеевых сыновей во главу стола.

Васька Аляной налил им в кружки мёда.

Поминали постным борщом и севрюгой.

…прибиралась молодая баба Матрёна.

Собравшись уходить, быстро перекрестила и поцеловала Степана в лоб, но, когда потянулась к Ивану, тот, как кот, увернулся.

У сирот засиделся дед Ларион.

Подливал себе сам, отирал пролитое рукавом.

…за ним, ввечеру уже, пришёл внук, тоже Ивашка.

Сел рядом с дедом, тихий, как монашек, ничего ему не сказав.

…как совсем стемнело, вернулась уже за обоими, запропавшими в чужом доме, Ларионова старуха.

Черноярцы долго топтались на скользком ещё крыльце.

Раздался грохот и следом старухины причитанья: верно, Ларион оскользнулся и упал.

Бабка с внуком долго подымали деда.

…тут, не пойми с чего, и подкатил ком к горлу у Степана.

…в первый день Степан услышал мать на базу.

Не шёл к ней, чтоб не спугнуть.

Ждал, что скоро явится сама: так же неслышно, как всегда – словно и не ступая по ступеням.

…не дождавшись, спустился на низы, откуда сошла вода.

Заглянул во все сырые углы: не осталось ли там змей или иных гадов.

Казалось так: надобе сберечь дом, пока не возвернулся отец.

…поднялся наверх и застал Ивана сидящим у открытого сундука. Оглянувшись на младшего брата, тот ударил по крышке, с грохотом закрыв сундук.

…когда Тимофей вернулся с хлебным караваном из Воронежа – вытянувшиеся сироты глодали в холодной горнице заветревшую рыбу.

Оба встали навстречу отцу.

Тимофей едва ли не впервые раскрыл руки, чтоб приобнять их.

– Так, детушки… – произнёс.

…в мае Степан пошёл в гости к матери – и застал батьку на кладбище.

Тимофей взял с могилы землю, потёр её в заржавелом, страшном кулаке, и всерьёз поделился раздумьем:

– Что-то я не чую её, Стёпа.

Сын не нашёлся с ответом, да его и не спрашивали.

– Не слышу её – и всё… – повторил Тимофей и огляделся, будто решая, в какую сторону мать ушла.

Степан, наконец, разгадал, что отец невозможно пьян.

XII

Стеван выносил под приглядом стражи поганую лохань. Вернулся весел.

Долго вытирал руки соломой. Подсел к Степану.

– Како ти е нога, брате мой? (Как твоя нога, брат мой? – срб.)

– Спаси Бог, Стеван, – ответил. – Взял грамотку Абидка?

– Есам, есам, узео сам… Нэче ме преварити, кажеш? (Да, да, взял, сразу взял… Не обманет, говоришь? – срб.)

– Зачем ему обманывать?.. Старший стражи – его дядя.

– Дамат? – Стеван глядел прямо и внимательно, как птица из куста. – Огроман Турчин с пругастом чалмом? (Огромный турок в полосатой чалме? – срб.)

– Он, Стеван, он. Абидке ещё долго служить под его началом. У Абидки больная мать. Он беден. Дядя забирает часть его жалованья, а доносить на дядю Абидке некому…

– Одаклэ си то сазнао? (Откуда ты прознал о том? – срб.)

– Они говорят – я слышу.

– Зашто Абидка не иде у Литванию и Московию по заробленике да се обогати? (Отчего ж Абидка не ходит к Литве и в Московию за полоном, чтоб разбогатеть? – срб.)

– На то надобно иметь два коня. Надобно снарядиться. Ему невмоготу такое… Твои сербы догадаются его наградить за послание?

– Хоче, хоче, досетиче се (Да, да. Догадаются. – срб.), – ответил Стеван убеждённо.

Помолчав, ещё раз добавил, теперь уже раздумывая:

– …досетиче се… (…догадаются… – срб.)

С рассветом Абид занёс, едва пробившись в двери, острамок сена.

Выйдя, тут же вернулся с граблями и метлой.

Кинул Стевану:

– Темизле бу ери, кяфир! (Приберись, неверный! – тат.)

…возбуждённый Стеван ретиво трудился.

Завидя его старанье, лях поднялся и, став спиной к двери, разглядывал серба.

В наигранной строгости кивнул, чтоб серб прибрался и у него.

Стеван, потешаясь, замахнулся на ляха граблями, но, сразу же смирив замах, бросил те грабли ляху в руки. Гжегож – поймал.

Стеван, потешно хмурясь, взялся за метлу, как за секиру.

Они разыграли начало поединка, и лях тут же умело проколол черенком граблей Стевана в грудь.

Около полудня пришли с Даматом сербские купцы с лоснящимися бородами, принеся тяжёлые запахи недавно покинутой харчевни.

Оба – высокие, плечистые, в чалмах, в длинноруких дорогих кафтанах. Нарочито степенны, сдержанны. Носаты, будто отуречились даже обликом.

Взволнованный Стеван,