тебе самому! Ибо ты митрополит «всея Руси» и хочешь создать власть княжую по образу и подобию власти, сущей в церкви Христовой! И в том именно и чрез то сохранить нетленным себя на земле! Постой! Ты хочешь возразить мне, что ежели ты грешен, то жертвуешь душою за други своя, а есть рядом с тобою и праведник, твой Сергий, игумен радонежский. Ты будешь грешить, а он – отмаливать, обеляя и себя и тебя. Как и я хотел, дабы ты, Алексий, отмаливал грехи мои! А теперь что получилось на деле? Ты принял грех мой и стал грешнее во сто крат, ибо нарушил слово, данное духовным главою Руси! Ты нарушил не лишь слово, но и нарушил саму идею духовной власти! Ты ниспроверг своими устами Святую Русь и мнишь Сергия молитвенником себе?
Ладно, пусть мыслил о грядущих веках, о людях иных, но что ты, смертный, дал тем, кто погинул в снегах, кто умер от ран и заеден хищным зверьем? Ты погубил малых сих ради тех, грядущих, но уведают ли и они хоть о том? Поклонят тебе или изрекут хулы и скажут, что вотще трудился есть, гордынею обуян, и прочая многая. Изглаголаху неподобь памяти твоея и хулению предадут духовное твое!
– Христос вручил нам свободу воли! – глухо ответил Алексий.
– А ты веришь, что он, а не диавол?
– Великий Палама рек: лицезрение света фаворского знаменует истинность существа Божия, явленного нам в энергиях своих!
– Свет? – возразил Калита. – Или образ свет в уме своем? Уверен ли ты, что Варлаам не прав, а прав Григорий Палама? Да, он канонизирован, он признан святым! Ты еще не знаешь сего, но послание в пути, и скоро ты уведаешь о сем! Но свершенное свершено все равно не Богом, а людьми и по их людской волевой похоти, и токмо потому, что власть предержащая, земная не возмогла восстать противу! Мыслишь, что ты спас родину? А уверен ты, что без воли моей и твоей, без воли государей московских, погубивших Тверь, Русь погибла бы? Что тверские князья не содеяли бы лучшее и крепчайшее нашего с тобою и Русь воссияла бы в веках ярчайшим светом?
– Я мню… Орда… Литва и латины… – начал было митрополит.
– Ох, Алексий! Ответь мне теперь токмо одно: в чем есть истина? Когда ты был в монастыре и удален от мира, ты был непорочен и свят. Быть может, токмо в бегстве от мира, в полном отвержении всего земного и есть истина? Быть может, прав был токмо Христос, а все, кто привержены мирскому, что бы ни говорил и ни писал твой Палама, уже грешны? И ежели принимать мирское, то надобно разрешить всем все и принимать кишение твари должным, пока она не уничтожит самое себя, и смерть – должною, должным возданиям твари! И не судить о Божьем предначертании, ибо оно неведомо нам и не будет ведомо никогда, тем паче что возможно и такое, что Божье произволение как раз и предначертало людям их грешный и временный путь… И тогда грешнее всего тот, который бежит этого пути, спасается в лесах, умерщвляет плоть, отказываясь от продолжения рода, в коем токмо и положил Господь бессмертие племени человеческого?
– Крестный, это ты или дьявол говорит со мной? Тогда изыде, отметниче!
– Крестник! Вот я стою на молитве рядом с тобою! Видишь, чуешь меня? Разве враг рода человеческого станет молиться честному кресту? Ты опять впадаешь в грех неверия и гордыни, крестник! И потом, очень просто отвергнуть сказанное, повторив: «это дьявол», или «этого нет», или «об этом не сказано в мудрых книгах», или по любой другой причине, измышленной для себя людьми. Но ты вникни в сказанное! Возрази, ежели способен на то, ибо по воле твоей нынче погибли тысячи и впредь погибнут, ибо ты не престанешь творить волю свою! Не престанешь, крестник? – переспросил Калита, заглядывая в лицо Алексию. – Не престанешь?! – повторил он настойчиво, и холодная испарина выступила на Алексиевом челе.
– Не престану, да! – с трудом разомкнувши уста, произнес он.
– Так ответь мне теперь, что это: твое произволение или замысел Господа?
– Наша свободная воля! – отмолвил Алексий.
– Стало быть, Господь не всесилен?
– Господь всесилен, но сознательно ограничил себя, ибо иначе ни к чему была дана человеку власть разумения и понимание причин и следствий!
– Так, так! Значит, все едино, есть Бог или же его нету вовсе! И как люди понимают их, эти «причины и следствия»? Или же бесконечно выдумывают всякий раз по-иному, на потребу себе?
И опять тихонький мерзкий смешок раздался над ухом Алексия.
– Ты не крестный мой, ты дьявол! Или упырь! – убежденно сказал Алексий, крестя пустоту.
– Да, я не крестный твой, – ответила пустота, – но я крестный всякого, рожденного во гресех, и, значит, всякого, рожденного на земле!
Голос смерк, и повеяло погребной сыростью.
– Повиждь и помоги, Господи! – сказал Алексий, опоминаясь. – Помоги, ибо я слаб и не в силах человеческих без тебя, Господи, одолеть нечистого! Уходи, крестный! – произнес он в пространство. – И не надо тебе приходить больше! Аз уже старее тебя и сам ведаю, что творю. И не говори, что я взял твой грех на рамена своя. Грех этот мой. Так, Господи! И избави ны от лукавого! Да, крестный! Все так! Но по-прежнему повторю: нет жизни вне Господа! Да, я слаб, нетерпелив, лукав и жалок и гордынею обуян. Но по-прежнему повторю: нет жизни вне Господа! Да, и всему сущему, всякой плоти живой! А без тебя нет надежды. И тогда мы все – гробы повапленные[46], и жизнь наша не надобна ничему на земле, ибо в нас – разрушение и зло!
Он сказал это, веря и не веря себе, и, сожидая горнего знака о том, что и ныне прощен, склонился долу.
В дверь осторожно заглянули. Владыку ждали важные грамоты, только что прибыло послание из Царьграда, но Алексий был недвижим и распростерт пред иконами. И служка, убоявшись прервать молитвенный покой владыки, закрыл дверь.
Глава шестая
В конце концов Алексий решился на отчаянную меру: написал патриарху Филофею Коккину, прося его отлучить от церкви князей, «противящихся высшей власти великого князя владимирского», то есть Михайлу Тверского.
В день отправления послов Алексий беседовал с глазу на глаз со своим старым секретарем. Леонтий недавно принял полную схиму.
– Веришь ты, что патриарх преклонит слух к нашим отчаянным глаголам? – вопросил Алексий.
Леонтий поднял строгий взгляд на владыку:
– Мыслю, судьба Руси решится все же здесь, у нас, а не в