Когда наутро другого дня Сергий подходил к горе Маковец, у него сильно билось сердце и пересыхало во рту. Он остановился и долго стоял, смиряя себя и собираясь с духом. Его все же заметили – или знали, разочли его приход?

Троицкие старцы, пожившие «на воле» и испытавшие эту волю на себе, не хотели испытывать ее больше. Они давно уже «покаяли», передумали свои когдатошние нелюбия и теперь совокупно хотели воротить Сергия.

Бил колокол. И иноки вышли и стояли рядами вдоль пути, иные падали ничью. К нему теснились, целовали руки, ухватывали за полы дорожной свиты, просили простить.

Трое-четверо братий, хуливших Сергия и радовавших его уходу, исчезли предыдущей ночью, сами, со стыда, покинули обитель, прознав о возвращении игумена, так что и выгонять никого не пришлось.

Стефан сожидал его в келье. Когда Сергий вошел, брат стал на колени, склонил чело и глухо повестил, что понял все и теперь готов уйти из монастыря. Сергий молча поднял его с колен и поцеловал в лоб, произнеся токмо:

– Прости и ты меня, Стефане!

Затем они оба долго молились в келье, стоя перед аналоем, меж тем как Михей за стеною в хижине хлопотливо готовил покой к праздничному сретению любимого учителя, а учиненный брат уже созывал братию к молебствию и торжественной трапезе.

Перебыв в обители самое малое время, Сергий, в сопровождении архимандрита Павла, игумена Герасима и нескольких отряженных с ним попов и иноков, вышел в путь. Тяжкая оперенная стрела с тихим жужжанием вылетела, толкаемая тетивою владычной воли, и теперь устремилась к цели.

Глава двадцать четвертая

Посольство Сергия было столь невелико и непышно, что его вовсе не заметили в Нижнем Новгороде. Кучка пропыленных, умученных жарою странствующих иноков переправилась на дощанике через Оку и от перевоза неспешно устремила стопы свои в гору, по направлению к городу. Их не остановили в воротах, поскольку иноки повестили, что идут в Печерский монастырь к игумену Дионисию.

Они действительно прошли через город не останавливаясь, только озираясь кругом, разглядывая наспех сооруженные Борисом валы, полуобвалившиеся кое-где, когда весенние воды подмывали мерзлую и потому рыхлую осыпь. Там и тут суетились работники, довершая и доделывая. И все же полный обвод городских стен был сотворен и потребовал бы, в случае осады города и приступа, немалых усилий.

В монастыре путников ждали. Игумен Дионисий сам встречал важных гостей, ибо извещен был уже о том, что епископия нижегородская отошла в ведение Алексия, и о посольстве был предупрежден заранее скорым гонцом.

Он, впрочем, до самого прихода Сергия не ведал, как ему поступить. Сергий, с которым он изредка пересылался грамотами, не так давно был в Нижнем. И теперь (после богослужения и трапезы) они сидели вдвоем, прямь друг друга, вглядываясь и привыкая к приметам быстротекущего времени на знакомом лице.

Солнце низилось, претворяя свои лучи в старое золото, безоблачный жаркий день изгибал, и Волга, видимая отселе в небольшие, в два бревна, порубленные оконца, играла лениво и успокоенно, стремясь и стремясь безостановочно в дикую татарскую степь.

– Князь Борис имеет ярлык от татарского царя! – говорил Дионисий, беспокойно ходя по горнице.

– От булгарского царя и царицы Асан! – уточнил Сергий.

– Андрей сам на смертном ложе уступил ему город! – возвысил голос Дионисий. Он мучался тем, что вынужден говорить все это духовному мужу, коего чтил высоко и с которым совсем не об этом хотелось бы ему беседовать. – Не ведаю даже, примет ли он вас! – Дионисий смущенно пожал плечами, скосил взгляд на Сергия: не сердится ли тот?

Но Сергий сидел вольно, отдыхая, и светлым взором следил Волгу, посвечивающую золотыми искрами сквозь путаницу ветвей. Усмехнулся, вопросил, где та келья, в коей они беседовали когда-то, в первый отроческий приход Сергиев к прославленному уже тогда игумену.

– Сгорела, – ответил Дионисий. – Три раза горел монастырь, все тут рубили и ставили наново! – сказал и умолк.

Ничего не спросив, заставил его Сергий вспомнить ту давнюю беседу и гордые слова о русичах, что, совокупись воедино, когда-нибудь ниспровергнут Орду. И не о том ли самом твердит он не уставая суздальским князьям вот уже которое лето подряд!

– Борис должен уступить старшему. Иначе не будет порядни в земле! – досказал Сергий, вновь становясь взрослым, умудренным мужем, игуменом входящего в славу монастыря. – Владыка велел, ежели князь окажет упорство, затворить церкви в городе! – Он помолчал, давая игумену Дионисию осознать сказанное до конца и прибавил: – Помысли, Дионисие, с кем ты и возможет ли Борис, один, в споре с братом своим старейшим противустать всей Владимирской Руси, да еще и Мамаевой Орде?

Слова упали как камни в тихую воду. От них пошли большие, все расширяющиеся круги. Противустать Алексию для Дионисия значило остаться в одиночестве, поддерживая упрямого удельного князя. Устранить себя от дела он тоже не мог. Сергий ждал ответа, и в молчании давнего знакомца была незримая неведомая ему доднесь твердота. Дионисий сел. Встал, вновь начал ходить по покою.

– Быть может, мне самому сперва перемолвить с князем? – воспросил, найдя, как казалось ему, временную лазейку, дабы оттянуть, отложить неизбежное.

Сергий слегка, очень слегка, чуть заметно покачал головою, скорее даже глазами повел туда-сюда. И отверг. Дионисий аж покраснел, сердито насупил брови. Ему было вчуже и внове подчинять себя чужой воле. Опять и долго молчал.

Сергий смотрел то в окно, то на него ясно. В лице у него был тот же вечерний свет, что и за окном. И Дионисий, продолжая молчать, начал постигать наконец простую истину: что митрополит прав, что должно не раздувать прю, а помирить братьев, а для того заставить Бориса соступиться нижегородского стола, и что ему, Дионисию, пристойно и лепо споспешествовать в том игумену Сергию. Он поднял потишевший, обрезанный взор. Сказал:

– Из утра поведу вас ко князю! Не послушает Борис – будем затворять храмы!

Глава двадцать пятая

Князь Борис о московском посольстве уведал, когда уже московиты вступили на княжой двор и ближний боярин позвал его встретить гостей. Борис, разом почуяв недоброе, вышел на глядень. Внизу по двору неспешно шествовала, направляясь к княжескому терему, череда клириков, среди коих Борис углядел игумена Дионисия и каких-то явно незнакомых ему иерархов.

– Отколе?

– Из Москвы, от владыки Алексия посыл! – ответствовал боярин.

– Как пустили?! – выдохнул яростно Борис.

– А как могли не пустить? – пожал плечами боярин. –