Единственным подлинно ярким моментом стало крещение, которое принял привезенный из Америки Рэли индеец, взяв английское имя Персиваль. Обряд проводил в Королевской капелле архиепископ Уитгифт, крестным отцом стал сам Рэли, и новоявленный Персиваль, облаченный в английский камзол и бриджи, повторял за ним клятвы – четко, хотя и с акцентом. Весь год он усердно учился, став за это время при дворе чем-то вроде постоянной величины, и принять его в свою компанию было трогательно. После я устроила в честь этого события торжественный прием. Все сгрудились вокруг, чтобы поздравить его и порасспросить о его родине. Соратник Рэли, Лоренс Кеймис, только что вернулся с берегов Ориноко и с удовольствием делился с желающими подробностями относительно этого края и неуловимого золота, которое, по его утверждениям, он почти отыскал.

– Я намерен опубликовать мои открытия в «Реляции о втором путешествии в Гвиану». Это будет почти как там побывать, – заверил он нас.

Рэли с гордым видом стоял рядом и кивал.

– Я жажду туда вернуться, – сказал он. – Но сперва необходимо предпринять путешествие на Азоры, чтобы довершить там то, что мы начали в Кадисе.

Азорский поход был для меня больной темой. Рэли говорил правду. Путешественники, не удовлетворившись одной миссией, требовали следующую.

– Вы не успели оправиться от прошлой раны и до сих пор хромаете, – сказала я. – Дайте сперва зажить этой, прежде чем отправиться на поиски новой.

– Если бы мы ждали, когда заживет каждая рана, мы бы больше не смогли ходить, – отвечал он. – Это пустяк.

Новоиспеченный Персиваль подошел к нам и поклонился.

– Спасибо вам, что пришли, – поблагодарил он меня.

– Я рада приветствовать столь прекрасного нового христианина, – сказала я.

Он держался очень прямо, а его бронзовая кожа сохранила цвет даже при многодневном отсутствии солнца. Рядом с ним Рэли казался бледным и одутловатым, несмотря на роскошный темно-синий бархатный дублет.

– Надеюсь, вы всегда будете считать нашу страну своим домом.

– Когда-нибудь я возвращаться, – сказал он. – Увидеть моего старого отца. Показать Рэли золотое место. Сейчас мне хорошо в Англии.

Волосы у него были черные, блестящие и очень прямые, каких мы никогда не видели даже у испанцев, а нос прямой, как у римских императоров. Он был чуть ли не на голову выше Роберта Сесила и не уступал ростом Рэли. Красивый они народ, эти индейцы Ориноко. Возможно, Эссекс был повыше, но Эссекса, который в эти праздники по-прежнему не появлялся при дворе, здесь не было.

Именно на приеме в честь Персиваля к нам пришла благословенная весть: Господь снова явил себя протестантам. Он поднял шквал как раз в тот момент, когда армада огибала мыс Финистерре – «край земли» – на западном выступе испанского побережья, разметав флот во все стороны, точно щепки, отогнав его к берегу и разбив около сорока лучших испанских военных кораблей. Уцелевших было недостаточно, чтобы в этом году повторить нападение. Мы бросились обнимать гонца и устроили ему чествование, а я приказала откупорить лучшие вина из дворцовых погребов. Сегодня с моего полного благословения каждый мог пить сколько угодно.

Испанский флот разбит! Мы вне опасности! Голова у меня кружилась от счастья, и весь вечер я протанцевала так самозабвенно, как не танцевала уже много месяцев.

Ноги гудели. Я так долго не танцевала по-настоящему, что мои ступни отвыкли от туфель. Я стащила их, и Марджори, взяв в руки, придирчиво осмотрела их со всех сторон.

– Какие-то они маленькие, – произнесла она тактично.

– Наверное, сели, когда я вышла в них под дождь, – отмахнулась я.

Прежде чем ложиться, я решила сделать теплую ванночку для ног, чтобы к утру были как новенькие. По щиколотки погрузив ступни в воду, я сидела на табуреточке и в очередной раз рассказывала Марджори, как я счастлива, что оксфордширское восстание провалилось и Генри ничего не грозит. На Рождество он приехал ко двору, чем страшно обрадовал Марджори. Я выделила ему покои рядом с королевскими, чтобы ей проще было к нему вырваться.

Он всегда был грузным и продолжал полнеть. Я задавалась вопросом, почему так происходит – с возрастом люди раздаются вширь, а ближе к старости, наоборот, усыхают. Наверное, если человек в теле, это хороший знак.

– За время вашего царствования у нас почти не было волнений, – сказала Марджори. – Дело в английской истории практически небывалое. Это значит, что в общем и целом ваши подданные вами довольны.

Да, и впрямь было так. Но в последнее время, когда я выезжала за пределы дворца, меня встречали угрюмым молчанием, а не приветствиями. Временами же на улицах все еще можно было услышать славословия в адрес Эссекса.

Кэтрин принесла толстое полотенце.

– Когда будете готовы, – сказала она, держа его на весу.

– Теперь Чарльз тоже может присоединиться к нам при дворе, – сказала я. – Пусть ставит свой корабль на прикол и сходит на берег.

Я намеревалась повысить Чарльза, но раньше времени объявлять об этом не хотела. Давно пора было дать ему новый титул. Я раздавала их так скупо, что это наверняка привлечет всеобщее внимание. Я молча улыбнулась, храня свой секрет.

– Господь снова явил нам свою милость, – сказала Кэтрин. – Уж теперь-то Филипп должен образумиться. И да, я жду не дождусь, когда смогу воссоединиться с мужем.

Я кивнула на опочивальню фрейлин, где, запертые на ключ, спали придворные дамы помоложе.

– Эти, без сомнения, тоже будут рады воссоединиться со своими ухажерами, – заметила я.

Я прекрасно знала, что они у них имеются. Меня возмущали скрытность и бесконечные свидания за моей спиной, а вовсе не сами ухажеры. Ну почему они никак не могли взять этого в толк?

– Я немного почитаю перед сном, – сказала я. – Ложитесь, вы мне сегодня больше не понадобитесь.

Незачем держать их на ногах, пока я буду спокойно читать. Поставив две свечи на столик, я устроилась в самом своем удобном кресле. Марджори, пожелав мне доброй ночи, отправилась к Генри, а Кэтрин вытащила свою выдвижную постель и принялась расправлять покрывала. Но перед этим она на цыпочках прокралась в комнатку, в которой был установлен внушительных размеров Аякс, и воспользовалась им. Мы все были весьма довольны тем, как он функционировал, но оглушительный рев, которым сопровождался процесс, вынуждал нас ограничивать себя в использовании. Джон Харингтон, который в этом сезоне присутствовал при дворе, заявил права на лавры изобретателя и теперь повсюду рекламировал свое детище.

«Опыты» Фрэнсиса Бэкона, как он их назвал, напоминали поднос со сладостями – маленькие, на один зуб, они искушали читателя глотать один за другим,