Когда обряд был совершен и шумные беседы о семейной радости Кочубея поулеглись, а новорожденная была уже обильно вспрыснута здравицами, разговор мало–помалу перешел к воспоминаниям.

— Вот, Господь Бог привел нас снова собраться за радостным ковшом и с утешенными счастьем сердцами, — произнес с чувством Мазепа, — да и все кругом радуется и оживает: снова на правом берегу зародилась жизнь, и побеги ее кинулись вглубь и покрыли руины распускающимися ростками. Но мы, друзья мои, должны помянуть тех, которые не дожили до этих дней…

— Так, правда! Осушим же, братья мои, келехи за всех павших на брани! — поднял вслед за Мазепой кубок и Кочубей.

Когда кубки были опорожнены, Кочубей наполнил их снова и провозгласил дрогнувшим голосом:

— Выпили мы, панове, за всех, а теперь выпьем еще за упокой славного рыцаря нашего Богуна, погибшего от руки вероломных злодеев!

— Вечная ему память! — ответили все тихо и, привстав, осушили кубки.

Перед каждым выплыли воспоминания о прошедшем, перед каждым воскресали и носились незримые, незабвенные тени…

Мазепа печально наклонил голову; давно забытый образ Марианны встал перед ним… Воображение перенесло его в глубокую мрачную темницу… И сердце его сжалось от боли и тоски…

Несколько минут сидел так Мазепа, поглощенный охватившим его воспоминанием. Но вот он почувствовал на своей руке чье-то легкое прикосновение и, подняв голову, встретился с бесконечно любящим, ласковым взглядом Галины. Подавленный вздох вырвался из его груди, прикосновение это возвратило его к жизни, он крепко сжал дотронувшуюся до него нежную руку, и сердце его наполнилось сладким сознанием близости дорогого, любимого существа…

— Эх, что приуныли, панове? — прервал наконец молчание Гордиенко. — Много мы горя перевидали, пора нам стряхнуть его с плеч… Выпьем за то, чтобы впредь нам его не видать!

Все опорожнили кубки и крепко обняли друг друга.