Многие синбирские обыватели, настрадавшись в осаде, жаждали увидеть казни вблизи, но поопасались идти в подгорье, чтобы не попасть под руку пьяных от крови рейтар и пехоты. Они забрались на волжское прясло и глядели с него на смерть своих ненавистников. Издали совершаемые государевыми людьми злодейства казались им не страшными, обыватели были весело возбуждены, а иные похохатывали, когда вздёрнутые на вески люди стали дёргаться как петрушки в руках скомороха.

Савва и Максим видели всё, что происходит в подгорье с земляного вала, который был весь от верха и до края волжского берега покрыт убитыми и растерзанными людьми, а смех обывателей на пряслах поверг их души в смятение.

– Пойдём отсюда! – Савва потянул парня за руку. – Кончилось наше синбирское время.

– Ты знаешь, куда идти?

– Куда, как не в монастырь, меня братия примет, а ты будешь в кузнице о наковальню постукивать. Найдём невидную обитель и станем там свои и людские грехи замаливать.

Пройдя несколько шагов, Савва остановился возле обращённого огнём в раскалённые угли брёвна.

– Пока не ушёл, надо завершить своё дело.

Он достал из-за пазухи летопись синбирской осады и, горько вздохнув, бросил её на угли. Упав, книга раскрылась, ветер растормошил страницы, и пламя стало жадно пожирать сухую бумагу.

– Зачем ты так! – воскликнул Максим. – Твой «Хронограф» – великая память людям!

Сгорая, бумажные листы шевелились, как живые, ветер подхватывал пепел, рассеивал его вокруг, и человеческие слова становились прахом.

– Разве голая правда нужна людям? – горько вымолвил Савва. – Народ примет лишь такую правду и память, которые ему по сердцу, чтобы можно было над ними несбыточно помечтать и безутешно прослезиться. А моя книга не угодна ни барам, ни народу.