Слава Всевышнему, прохождение процессии обошлось без инцидентов, и Мария была уже гораздо спокойнее во время ночного бдения в своей часовне в Уайтхолле. Она просила Господа осенить ее своей благодатью и даровать ей мудрость, чтобы милосердно править своим народом и осуществить все задуманные реформы.

Когда на следующее утро она вошла в Вестминстерское аббатство, зазвонили колокола и прозвучали трубы. Пол церкви был устлан синей тканью. Поддерживаемая с обеих сторон двумя епископами, Мария медленно шла по нефу. Она была в платье цвета королевского пурпура с длинным шлейфом, который несла Елизавета, казавшаяся прекрасным видением в белом с серебром платье под отделанной горностаем алой мантией. Когда настало время дать коронационную присягу, Мария поклялась соблюдать законы Англии, аккуратно избежав клятвы поддерживать Англиканскую церковь, что по-прежнему являлось законом.

Мария, восседавшая в кресле святого Эдуарда, преисполнилась священным ликованием в кульминационный момент длинной церемонии, когда Гардинер водрузил ей на голову корону. Господь привел ее к этому дню. Он ясно указал ей путь.

Во время процедуры оммажа Елизавета первой принесла присягу. За ней длинной чередой потянулись пэры, и все они клялись в своей верности. Торжественная часть, длившаяся семь часов, закончилась в пять вечера, когда в Вестминстер-холле был устроен грандиозный коронационный пир. Мария восседала под королевским балдахином за установленным на возвышении столом. Елизавета и Анна Клевская сидели рядом в конце стола. Гостям было предложено триста блюд, в том числе дикий кабан, присланный регентшей Марией. Пока августейшая компания вкушала изысканные яства, Норфолк, Арундел и граф Дерби разъезжали по залу на лошадях в попонах из золотой парчи и бдительно следили за порядком. После второй перемены блюд в зал, в полном облачении, въехал на коне сэр Эдвард Даймок, защитник королевы, и, бросив перчатку, вызвал на поединок любого, кто хотел бы оспорить титул Марии. Но никто не принял вызов.

Впрочем, был один неприятный момент. Уже поздно вечером, когда подали глинтвейн с вафлями и все разбились на группы, Мария перехватила взгляд Ренара, не сводившего глаз с Елизаветы, которая увлеченно беседовала с мессиром де Ноаем. Мария направилась к Ренару, по пути милостиво улыбаясь придворным.

– Все в порядке, мессир Ренар? – спросила она.

– Ваше величество! – поклонился Ренар. – Ваша сестра жалуется на тяжесть ее короны. Мессир де Ноай посоветовал ей набраться терпения. Я своими ушами слышал, как он сказал, что эта малая корона вскоре поможет ей получить корону побольше. Мадам, боюсь, они что-то замышляют.

У Марии перехватило дыхание.

– Я распоряжусь, чтобы с них не спускали глаз, – сказала она.

То было не самое приятное окончание дня, который должен был стать величайшим днем ее жизни. В ту ночь она лежала без сна, ее душила злость на Елизавету, испортившую торжество… Возможно, она плела против Марии заговор.

Глава 30

1553 год

Мария сидела во главе стола в зале для заседаний Тайного совета, лорды заняли скамьи по обе стороны от нее. Стены были задрапированы синей камчатной тканью, в углу стоял письменный стол, за которым клерк вел протокол. Окна были закрыты по просьбе королевы, боявшейся осенней прохлады.

– Имеются все признаки того, что истинная вера завоевывает новые позиции, – заявил Гардинер. – В церквях снова устанавливают алтари и распятия.

– Однако протестанты по-прежнему сопротивляются любым попыткам распространить на них единообразие богослужений. Некоторые даже срывают служение мессы, – нахмурившись, произнес Норфолк.

– Все верно, – поддакнул Паджет. – Многие протестантские священники, не говоря уже о некоторых епископах, игнорируют эдикт королевы, запрещающий чтение проповедей.

– Их нужно лишить сана, – потребовала Мария. – Позаботьтесь об этом.

Ее приказ был исполнен. Несколько епископов были лишены сана и брошены в тюрьму. Архиепископа Кранмера, самого главного еретика, поскольку именно он незаконно расторг брак родителей Марии и больше других способствовал уничтожению истинной веры, поймали на критике мессы, что стало для Марии удобным поводом его арестовать и отправить в Тауэр.

Мария, искренне надеявшаяся, что ее подданные радостно воспримут возвращение старой веры, чрезвычайно расстроилась, узнав, что некоторые протестанты ради сохранения свободы совести предпочитали покинуть Англию.

– Их не следует выпускать из страны, – буркнул Гардинер.

– Пусть едут, – сказала Мария. – Нам здесь не нужны диссиденты. Если бы я могла, то с удовольствием спасла бы их души, но они упорствуют в своей ереси.

* * *

Через пять дней после коронации собрался первый парламент новой королевы, который под чутким руководством Гардинера начал осторожно отменять законы, принятые ее братом, и восстанавливать религиозные установления, существовавшие в конце правления короля Генриха VIII. Католицизм стал официальной религией Англии, но главой Церкви Англии по-прежнему была королева, а не папа римский. К величайшему разочарованию Марии, парламент отказывался примириться с Римом до тех пор, пока его святейшество не откажется от требований реституции церковной собственности. Марии не хотелось называть себя верховным главой Церкви, что, по ее мнению, не пристало женщине, и она не могла заставить себя подписываться этим титулом.

Тем не менее она была довольна успехами, достигнутыми за столь короткий срок. Теперь нельзя было критиковать мессу, а Книгу общей молитвы Кранмера изъяли из обращения.

Протестанты по всей стране пребывали в смятении. Поступали сообщения о беспорядках и скандалах. Народ громил церкви, нападал на священников, по рукам ходили агитационные трактаты.

– С нарушителями спокойствия нужно сурово расправляться, – заявила Мария членам Совета.

Но затем пришли и хорошие новости. Когда Гардинер явился к ней в кабинет с сообщением, что парламент принял Акт о реституции, объявляющий брак ее родителей действительным, а саму Марию – законнорожденной, она разрыдалась от счастья. Наконец-то ее мать была отомщена, а ошибка отца исправлена. Впервые за двадцать лет Марии удалось смыть с себя позорное пятно незаконного рождения. Елизавета, по-прежнему считавшаяся незаконнорожденной, оставалась наследницей трона согласно условиям завещания их отца.

– А есть ли возможность лишить ее права наследования? – спросила Мария у Паджета, которого вызвала к себе в кабинет.

– Увы, мадам, парламент на это не согласится, – ответил Паджет и, замявшись, добавил: – Могу я предложить вам