В помятом котелке булькали крыжовник и смородина. Медленно закипало варево с очищенными стеблями камыша, иван-чаем и четвертью тушки ягненка. Цезарь обернул ручку мешковиной, снял котелок с походной печки и поставил доходить до нужной кондиции, кинув в кушанье немного бурого сахара и плеснув уксуса, которым они с Рафи обычно чистили оружие.

Сегодня Коллинзу удалось подстрелить пекари, и Цезарь принялся накладывать на сковородку куски свинины с ребрышками. Время от времени он брался за новенькую кисть, изначально предназначенную для смазывания осей фургона. Сейчас он наносил ею на мясо соус под названием «Пылающий дом»: смертоносную смесь из молотого перца чили, тертого лука, чеснока, крепкого кофе и виски.

Сковородка с шипящими кусками мяса, каждый из которых был размером с кулак, занимала центральную конфорку. Вместе со свининой жарился зеленый лук с прошлогодней померзшей картошкой и морковью. Со стороны Цезарь напоминал искусного фехтовальщика. Отставив назад левую руку для сохранения равновесия, он приплясывал вокруг плиты, время от времени хватая сковородку и подбрасывая на ней содержимое, которое плевалось и стреляло каплями жира, словно искрами фейерверка.

Бросив в кушанье горсть нарезанных перцев чили, Цезарь добавил соли и перемешал содержимое. Долив соуса, высыпав снежной вьюгой муку и плеснув чуток воды, он принялся ворошить мясо на сковородке, пока соус не превратился в густую подливку.

— Ну и ну, — восхищенно покачал головой лейтенант. — И где же ты так навострился готовить?

Цезарь чуть запнулся.

— Ну… а что тут такого… сэр… — протянул он, будто бы разом позабыв все слова. Он принял почтительный вид, неуловимо напоминая хамелеона, меняющего окраску сообразно окружающему фону. — Мама научила, сэр.

Рафи знал, что это правда, но лишь отчасти. Цезарь был слишком осторожен и хитер. Он не желал признаваться, что узнал о существовании терминов «бланшировка» и «пюре», когда в Сан-Франциско устроился на работу в бордель. Цезарь клялся, что тамошний французский повар мог бы сварить потрясающий суп даже из пары старых сапог.

Если бы кто-нибудь узнал, что он, чернокожий, путался с белыми женщинами, пусть и легкого поведения, Цезаря ждала смертельная опасность. Впрочем, негр в любом случае предпочитал не распространяться о своей личной жизни. Лишь Рафи знал о тихой мексиканке по имени Мерседес, всякий раз привечавшей Цезаря в Сокорро, о жизнерадостной прачке Консепсьон из Тусона, которая не ограничивалась стиркой белья, и о Пилар из Тубака, научившейся у Цезаря готовить овощи и свиной шпик.

После ужина Рафи отправился на речку мыть котелки, а Цезарь стал кормить и поить лошадей с мулами. Они оба с нетерпением ждали, когда удастся почитать их последнее приобретение — «Двенадцатую ночь». Послушать друзей приходили погонщики, возницы и солдаты. Публикой они оказались на редкость смирной и тихой. Это было важно, особенно принимая во внимание, что все эти люди были вооружены до зубов, и стоило кому-нибудь почесаться или кашлянуть, что случалось нередко, как тут же появлялись на свет стволы и ножи.

Цезарь отказался принимать участие в публичном чтении, предоставив это право Рафи. Известие о том, что негр знает грамоту, могло многих уязвить, а это было ни к чему. Наконец все расселись на складных парусиновых стульях у костра, и Рафи прочел первые строчки пьесы — слова герцога Орсино:

— Коль музыка, ты — пища для любви, играйте громче, насыщайте душу!..[93]

Внезапно Рыжий вскинул голову и навострил уши. Пачи зарычала, потом залаяла. Ее гавканье подхватили другие псы. Хор койотов отозвался им воем где-то в горах. Все кинулись врассыпную в поисках укрытий. Металлическими цикадами защелкали застежки патронташей.

И люди, и собаки замерли в ожидании. Наконец псы заскучали и вместо ветра принялись нюхать друг друга. Как только поднялась тревога, Рафи затушил костер, так что о чтении не могло быть и речи. Закутавшись в одеяло, Коллинз улегся спать, сунув под голову седло. Он успел так глубоко погрузиться в убаюкивающие волны грез, что поначалу ему подумалось, будто женский голос ему снится. Да и откуда, если подумать, тут взяться женскому голосу?

— Ола, капитан. Капитан Пата Пелуда.

Рафи похолодел. Его охватил трепет. Снова залаяли собаки. К нему поспешил лейтенант с винтовкой в руках, направленной в ту сторону, откуда послышался голос. Лейтенант не мог похвастать семью пядями во лбу, но все же у него хватало мозгов советоваться с теми, кто был умнее его.

— Кто это, черт подери?

Рафи открыл рот, чтобы сказать: «Это мои друзья», но осекся. Его неправильно поймут. Его уже и так называют негролю-бом, а теперь начнут судачить, что он без ума от индейцев.

Без ума от индианки… «Так, стоп, это путь в никуда», — оборвал он сам себя.

— Я так думаю, кто-то желает вступить в переговоры, — изрек наконец Рафи.

— Прикажу своим седлать коней. Мы сами встретим гостей.

— Там может ждать ловушка, — возразил Рафи. — Вдруг они хотят увести вас подальше от каравана, чтобы на него было легче напасть? — Он решил воспользоваться доверчивостью и неопытностью лейтенанта и предложил: — Присмотрите лучше за Рыжим, а я со своим помощником схожу и выясню, чего им надо. Если услышите пальбу, отправьте нам на подмогу несколько человек с сержантом Моттом.

Рафи давно уже заметил, что решительные действия с его стороны часто помогали молодым, зеленым офицерам взять себя в руки. Надев шляпу, Коллинз на удачу прикоснулся к амулету Лозен, прикрепленному к ленте вокруг тульи. Сунув кинжал в сапог, он зарядил пистолеты и поставил их на предохранители. Цезарь последовал его примеру.

Рафи вытащил из костра горящую ветку. Он знал, что не может обратиться к Лозен по имени: это нанесло бы ей обиду.

— Ё вето! — крикнул он. — Я иду.

— Абахо эль аламо гранде аль ладо дель рио! — раздался ответ.

— Она хочет встретиться с нами у реки под высокой сей-бой, — по привычке перевел Рафи Цезарю, хотя негр за последнее время успел серьезно продвинуться в испанском благодаря Мерседес, Консепсьон, Пилар и невесть кому еще. Не исключено, что сейчас Цезарь воспринимал испанский на слух даже лучше Коллинза.

— Кто она? — спросил Цезарь.

— Бьюсь об заклад, это та самая чертовка, которая без конца пытается увести у меня Рыжего.

Пачи, не умолкая, глухо рычала. Рафи даже не глядел на собаку. Он и так знал, что у нее сейчас вздыбилась на загривке шерсть. Коллинз прекрасно понимал, каково сейчас псине: у него самого сейчас шевелились