Если бы кто-то вдруг случайно прочёл это моё письмо к тебе, сказал бы, наверное, что я не за Родину сражаюсь, а за тебя. А я и сам не знаю, не могу разграничить, где кончаешься ты и начинается Родина. Вы для меня – единое целое. И это ты будто смотришь на меня глазами неба, это ты вздыхаешь многоголосым лесом, твой шёпот я слышу в шорохе листвы… и именно ты лучисто улыбаешься мне, согреваешь солнечным теплом. Я тебя везде вижу. Вот цветастый луг – а цветы будто твои глаза. Вот речушка – а вода словно твой смех…

Опять пишу при лучине. В землянке тесно, темно, пахнет землёй и сырой махоркой. Гадость такая эта махорка. Знаю, ты не любишь курева, но на войне, Ирка, всё оно как-то проще: засмолил самокрутку и жизнь веселее кажется.

Вчера отмечали день рождения политрука, Сергея Игоревича. Он по этому случаю угостил нас водкой! Представляешь! Ума не приложу, где достал, но не спирт, самая настоящая водка. До войны и нюхать бы не стал, а тут – согрелся. И сразу как-то веселее стало. А как тебя вспомню, так вообще песни пою.

Навеселились мы, конечно, от пуза. И музыка даже была, можешь себе представить? У кого-то гитара нашлась. Правда, у неё всего-то четыре струны, но ничего, мы и так сыграли. Праздник ведь. Политрук у нас мужик мировой, его не поздравить – плохо было бы. А сегодня в гитарку эту снаряд угодил. Прямое попадание. Думаю, в неё немцы и целили – чтоб последний праздник у нас отнять. Гады. Мы им за это ещё десять снарядов вернём.

Скоро, Ирка, наступит мир. Мы с тобой тогда пойдём по улице за руку, а нам будет светить солнце, будут трещать трамваи, петь птицы, будут шуметь фонтаны. И мы будем улыбаться – потому что войны нет, потому что мир. Потому что мы вдвоём. Вот увидишь, этот день обязательно наступит.

Я люблю тебя, моя Ирка. Моя солдатка. Жди меня.

Твой Гоша».

Ира прижала письмо к груди. Рыдания сдавили горло тисками, но она молчала. Струился в окно дневной свет, остывал в фарфоровой чашке с васильками чай, а над Москвой раскинулось мирное небо. И трамваи тренькали. И фонтаны шумели. И щебетали птицы.

И там, в сорок первом году, Гоша был всё ещё жив.