– Чай с вареньем и с коньяком. Как ты и хотела. Кто эта старушка?.. Графиня Шереметева?..

– Да, она всю жизнь жила в Париже… вот счастливица!..

– А мы всю жизнь живем в Москве родная, и тоже счастливы. Кто может быть счастливей нас?.. Ну-ка?..

Машина вырулила из Боровицких ворот на Манежную площадь. В черно-синей, как спелый виноград, тьме вечера мигали звездные скопленья цветных сумасшедших огней. Светлана наморщила лоб.

– Скажи мне, Роман…

– Что, ты что-то забыла там, в Кремле?.. Плащ?.. Ноты?..

– Да нет, я без плаща была… Жарко же уже, лето… Но хорошо, что ты эту шкурку взял с собой, я вся потная… Скажи мне, милый, ты помнишь, у меня была майка там, в Тамани?.. ну, такая белесая, выгоревшая вся… я в ней работала, спала, купалась – все… такая старая рокерская майка… что было на ней написано?.. Ты не помнишь?..

– Господи, какая ерунда… а я-то уж успел напугаться…

– Я вот ничего не боюсь.

Она отвела ото рта прядь волос. Ветер задувал в боковое стекло. Роман, ведя машину, закурил, стряхивал пепел в оконце.

– Я знаю, что ты ничего не боишься, смелая моя. Носишь револьвер в сумочке.

– Ты рылся в моей сумочке?!.. – Она притворно ударила его нотами по спине. – Ах ты негодник…

– Я не рылся. Это Игнат рылся. Он-то мне все и открыл.

– Приеду – Игнату уши надеру. Будет знать, как в материных сумках копаться! Это же не раскопки, Роман, ну честное слово!..

Он, дождавшись зеленого светофора, повернул машину на Никитскую.

– Не дери ему уши, строгая мать. Он же маленький еще.

Она откинула голову с тяжелым пучком волос на спинку машинного кресла. Закрыла глаза. Дремала. Музыка все еще звучала в ней.

– Я вспомнил, – сказал Роман тихо. Гудки машин тоскливо кричали вокруг них, будто плакали звери. – Ты порвала майку, когда делала перевязку этой собаке Леону. На майке было написано: «SELENA».

Май 2000 года. Нижний Новгород – Москва.