Слева от меня, бок о бок, занимая собой большую часть стены, стояли две старые отражательные печи, если и не демидовских, то сталинских времён уж точно, перед которыми вертелись две завалочные машины.

С правой стороны, занимая собой одной всю длину цеха, работала новомодная роторная печь, финская, современная, успели поставить. Сам-то ротор был небольшой, бочка да бочка, на боку лежащая, с половину вагона размером, но там, кроме неё, ещё много чего дополнительного было: и переливной миксер, и загрузочный вибрационный стол, и линия складирования и упаковки, да множество транспортёров, да ещё всё это дело было пронизано электроникой и гидравликой, за что эту печь, кстати, работяги и не любили.

Да и за что её любить, это у них в Финляндии из гидравлических шлангов масло не течёт и всё чисто, а у нас экономят на всём, на чём можно и на чём нельзя, вот и случается, и часто случается, что горит это натёкшее и вовремя не убранное масло. Стрельнет, допустим, расплавленная соль при застывании, разбросает по цеху раскалённые осколки, или алюминия плеснут мимо переливного жёлоба, или что-нибудь мокрое в шихте в расплав попадёт да взорвётся там, особенно по зиме, льда кусок, например, вот тебе и привет.

И так несладко, а тут и ещё и эта копоть, а нужно ведь спешить, чтобы не разгорелось и ничего огнём не попортило, какая уж тут любовь.

Центр же цеха занимали подъездные рельсовые пути, с которых происходила вся погрузка-разгрузка, да всё свободное место было заставлено множеством коробов с шихтой и чугунных шлаковниц с горячим шлаком.

А, и ещё склад готовой продукции слева, у дальней стены, бассейн с водой там же, мощные весы, и шесть кранов под потолком в трёх пролётах, накрывающих собою весь цех, вот и всё моё хозяйство.

Вечернее солнце свободно заливало всё это великолепие светом, большинство окон были выбиты, но всё равно, там царил полумрак, я же говорю, чад, дым, огонь и грохот царили в цеху. Особенно доставлял едкий, химический, аммиачный дым от полных, горячих шлаковниц, нужно было их побыстрее вывезти, но там уже вертелись три человека, там уже грузили, в общем, всё там было нормально.

Первую печь слева чистили, дым от горячего шлака стоял коромыслом, потом будут загружать, пятитонные короба с сырьём уже были наготове, в общем, ничего сложного или требующего моего присутствия.

А вот на второй, дальней печи уже готовились к переливу во вторую ванну, после перелива возьмём анализы, проверим, откорректируем состав в случае чего, да и будем сливать. Как раз после обеда, наверное, и будем.

На роторной же печи тоже всё было пучком, там всё шло своим чередом, так что можно был спокойно выдохнуть. Хотя нет, чего это я, надо пойти сантехников напрячь, чего это вода под отражательные печи льётся, отсюда же видно, а потом пройтись по цеху, посмотреть, всё ли везде нормально. Ну и баб Машину просьбу забывать тоже не следует.

В общем, до обеда я переделал кучу дел, и с сантехниками справился, вода же по счёту идёт, и сырьё на загрузку проверил, и кучу мелких, но необходимых указаний раздал, и у печи постоял, глядя на пламя, прикидываясь, что проверяю работу форсунки.

Здоровый, надсадно ревущий огненный факел над зеркалом расплавленного металла тянул меня к себе, заставляя забыть обо всём, он лечил мне душу, как бы странно это не звучало.

И не только лечил, он что-то вытягивал из неё на поверхность, что-то настоящее, родственное только ему и мне, и всё было как в том, утреннем сне, но потом я опомнился, потому что поглядывать начали косо, я мешал народу, обед же, да ещё и с днём рождения.

Раздражённо сплюнув, я тоже отправился в бытовку, поздравить Славку всё-таки следовало, хороший он был мужик, хоть и раздолбай, зато весёлый и не злобный, а уж рукастый и всё на лету соображающий до того, что даже оторопь иногда брала.

— Здравствуйте, кого не видел, — в бытовке собрались почти вся дежурная смена, не было только трёх человек, три печи же, бросать их без присмотра нельзя. Ну да этих троих через полчаса подменят, успеют причаститься и те, и эти. — И поздравляю тебя, Слава, с днём рождения! Расти большой, как говорится!

Слава сидел на почётном месте, рядом с Санычем, бригадиром, по правую руку, слева же от бугра уже азартно суетился и недовольно на меня поглядывал Ратманов, пожилой алкоголик, которого держали на заводе за-ради только его былых, ещё при Советской власти, трудовых подвигов. И он ведь не самый старый у нас был, у нас был ещё Василич, крепкий старик семидесяти восьми лет, крановщик, хороший он был мужик, в отличие от Ратманова, и он не суетился в предвкушении стопки, а открыто и спокойно мне улыбался, по-доброму так.

За небольшим, но богато накрытым столом сгрудились все остальные, вся смена, все почтили день рождения Славы своим присутствием, весь сегодняшний автобус. Да и накрыто было действительно богато, хорошая была у Славы жена, да и готовила вкусно, и все это знали, даже я.

— Спасибо, товарищ начальник! — искренне заулыбался Слава, — и это, я не знаю, ну, съешь хоть пельмешку, что ли! Или вот, конфет возьми, с чаем попьёшь!

— Вкусно! — и я съел протянутую мне им на вилке пельмешку, — очень! Так жене и скажи, мол, вкусно на редкость! Ну ладно, не буду мешать, пойду я! И это, мужики, обед у нас всё-таки в две смены, постоянно в цеху кто-то должен быть, ты уж проследи, Саныч.

— Да-да! — вместо него быстрым, сбивающимся говорком отозвался Ратманов, так ему не терпелось, — нормально всё будет! Ты иди уже, иди!

Я остановился в дверях, повернулся, такое спускать было нельзя, но тут Саныч так дал своему клеврету локтем в бок, всерьёз дал, без шуток, что тот выпучил глаза и скорчился от боли. Попал куда-то удачно, видимо.

Потом Саныч развёл руками, с виноватым видом посмотрев на меня, мол, ну что тут поделаешь, на что я кивнул, развернулся и вышел.

Всё-таки сука этот Ратманов, но не выгонишь ведь, гендир не даст, они вместе, ещё при Советской власти начинали. Да и жизнь этого Ратманова отблагодарила так, что поверить трудно, но между тем, вся его история была правдой.

Когда-то, давным-давно, молодого Ратманова, свежего выпускника металлургического института, прислали сюда,