Крыжов ответил не сразу. Когда заговорил, глаза-копейки смотрели в сторону, мимо собеседника.

— То есть, как зачем?

— Да так, — недоумевал Саша. — Ведь собираемся мы, чтобы книги религиозные читать, о боге беседовать…

«Слуга» сердито поморщился.

— Одно другому не помеха. Неужели тебе живую душу не жалко! Вдруг помолится Люба и молитва болезнь поборет? Ежели по-ученому, подъем духовный начнется, воспарение души, одним словом.

Крыжов знал, как подействовать на Сашу. Последний довод был решающим.

— Пожалуй, — согласился Калмыков. Подумал: «Это ведь безбожники отрицают превосходство духа над телом. Религия допускает возможность непонятного… И в библии сказано…»

Как хотелось ему, чтобы действительно Люба напрягла все свои духовные силы и выздоровела! Иди речь о совершенно постороннем человеке, Саша настойчивее возражал бы Крыжову, а сейчас… сам хотел исполнения слов «слуги»…

— Верить надо, — поучительно проговорил Крыжов. — Не рассуждая верить, рассуждать мы много привыкли… А ежели Люба выздороветь может, надо, чтобы все об этом знали. Такое — лучше чтений и проповедей всяких… Мы по-простому, в книгах-то не больно разбираемся, больше нутром, душой берем.

Опять он прав, возразить нечего, надо, чтобы случай с Любой стал известен всей общине. В «теократических» вопросах — религиозной теории, Крыжов слаб, но не «пионеру», окончившему курс специальной школы, осуждать его.

И Калмыков промолчал.

— Вот так! — поставил точку Крыжов, видя, что собеседнику нечего ответить. — В субботу собираемся, в субботу все и обтяпаем.

Словцо «обтяпаем», непонятное отношение «слуги» к предстоящему Любе испытанию больно кольнули Сашу. Постарался отогнать странное чувство.

— Поможет ей молитва, поможет! — всем сердцем произнес Калмыков.

— Как же иначе, — с ухмылкой подтвердил Крыжов.

Саша вдруг вспомнил табуретку с двойным дном. Придет же на ум!.. Чего ради?.. Хоть и согласился он с Крыжовым, на душе стало смутно.

Поднялся.

— Пошел я. До субботы.

— В субботу к вечеру, — еще раз напомнил Крыжов. — До Луговой улицы семнадцатым трамваем ехать. — Осклабился. — Сперва, как всегда, будет, а потом… — вдруг широко и грязно улыбнулся. — Потом такое увидишь… Только опять слишком строгим не будь.

Калмыков глянул недоуменно.

— Про что ты?

— Поймешь, поймешь. — Грязная ухмылка не сходила с бабьей физиономии Крыжова. — По правилам оно, может, и не того, только каждому правилу свое исключение есть… И человек слаб.

— Ну и что? — почему-то смутившись, спросил Саша.

— А ежели слаб, то бранить его за слабость не гоже, — продолжал «слуга» непонятные намеки. — Лады, лады, сам все увидишь… До субботы!

— До субботы.

Планы их не сбылись. Через Люську Крыжов дал знать, что очередное собрание откладывается — не время, не безопасно. Лишь несколько недель спустя пришло известие: пора.

«Братья» и «сестры» были предупреждены, в строгой тайне готовились к молению.

Глава восьмая

„…И ХИТРЫ, КАК ЗМЕИ“

Внешне место сборищ иеговистов ничем не отличалось от других таких же неказистых домишек на окраинной улице Приморска. Забор вокруг него был, пожалуй, повыше и посолиднее, чем у других, — в полтора человеческих роста, без единой щелочки. Стоял дом в центре правильного четырехугольника, фасадом к улице, тыльной стороной на голый, унылый пустырь, за которым поблескивал лиман с низкими, просоленными берегами. Городской шум почти не долетал сюда; было неуютно, невесело, слишком пасмурно зимой и слишком пыльно летом.

За забор вела небольшая калитка, отворяющаяся только известным людям. Вошедшего встречал рослый седобородый старик — такие служат швейцарами в шикарных ресторанах. Приветствовал гостя любезным «Добро пожаловать». Дом принадлежал седобородому. Когда-то это была развалюха, вот-вот готовая обрушиться от древности. Крыжов познакомился с ее хозяином после войны, в тюрьме. Встретились снова через несколько лет, отбыв срок. Иеговистский «слуга» дал денег, халупу привели в более или менее приличный вид, пристроили к ней большую комнату, участок обнесли забором.

На сборищах своих иеговисты читают и обсуждают статьи журнала «Башня стражи», «теократическую» литературу. Такой кружок по изучению «божественного» называется «студией». Особое место занимают «рефераты» — нечто вроде изложенных письменно рассуждений «брата» или «сестры».

Постоянно использовать под «студию» один и тот же дом Крыжов, конечно, не собирался — из соображений конспирации. «Слуга килки» прекрасно понимал, что шила в мешке не утаишь. Рано или поздно, а соседи приметят непонятные сборища в доме за высоким забором. Тогда придется сматывать удочки — и побыстрее. Сектантский «слуга» загодя старался найти новое место сборищ, но сделать это оказалось нелегко. Желающих проводить в доме своем нелегальные собрания не было. А жилье тех единоверцев, на кого Крыжов мог вполне положиться, для «студии» не годилось. Волей-неволей, а пока, до наступления совсем уж тревожных времен, иеговисты пользовались гостеприимством седобородого, впрочем, хорошо оплаченным. Сам хозяин дома «теократическими» делами не интересовался, на сборищах сектантских не бывал.

Так Крыжов, по мере сил и разумения, претворял в жизнь наказ главнейшего начальника своего «президента Кнорра»: «Будьте кротки, как голуби, и хитры, как змеи»… Точнее — вторую часть наказа, поскольку голубиной кротостью ни сам Крыжов, ни большинство единоверцев его не отличались.

Калмыков сперва приехал на Луговую днем, чтобы потом не искать и не расспрашивать. В назначенный час шел уверенно, как будто бывал здесь много раз.

Не дойдя квартала до дома, где собиралась «студия», Калмыков увидел бедно одетого мужчину лет без малого тридцати. Он сидел на лавочке возле чьей-то калитки. Бесцельно, рассеянно глядел в пространство. Однако, приближаясь к неизвестному, Саша все отчетливее ощущал на себе его пристальный, упорный взгляд.

Сердце «пионера» замерло, через мгновение забилось с небывалой силой. «Неужели?! — громом ударила тревожная мысль. — Сейчас! Когда я еще ничего не успел сделать!». Он напрягся, готовый бежать. «Сюда, в переулок, затем в строящийся дом, оттуда к сараям…»

И вдруг неизвестный чуть заметно кивнул Калмыкову, отвел взгляд в сторону. Саша перевел дух, пошел медленнее, чувствуя, как дрожат ноги. Он понял, это — «сторожевой», он охраняет нелегальное собрание, готов в случае необходимости забить тревогу.

Теперь Калмыков постарался внимательнее разглядеть «брата», но заметил только худое небритое лицо, блестящие глаза…

Седобородый привратник встретил Калмыкова обычным ласковым «Пожалуйте». Голос его переполняло радушие, седая борода рассыпалась по груди символом мирной старости. Глядя на него, не верилось, что много лет назад он был сотрудником кровавой белогвардейской контрразведки Освага, в период оккупации открыл «дом свиданий» для фашистских офицеров, сравнительно недавно вернулся из тюрьмы.

Любезной улыбкой ответив на приветствие убеленного сединами мерзавца, Саша пересек двор и вошел в дом.

Здесь было жарко, пахло немытыми человеческими телами и керосином от чадящей в углу лампы-семилинейки. Окна были плотно занавешены и от того казалось еще душнее.

Вдоль стен на лавках сидело