— Чего же это ты сводишь людей-то с ума? — укоризненно сказал дед. — Шутки разве с водой?

Я молчал. Дедушкины укорные слова тяжелей бабушкиной порки. Но ему, видать, жалко меня стало, и, когда бабушка скрылась с глаз, он участливо спросил:

— Лодку-то как же отпустили?

— Таймень опрокинул…

— Так уж и таймень?!

— Вот не сойти мне с этого места!..

— Ладно, ладно. Лодку вашу Левонтий поймал ниже Караульного. Приведет завтра.

— А чего тогда бабушка говорит — платить за лодку?

— Пужает. Ты знай помалкивай.

Дед потолковал еще немножко со мной о том, о сем, подымил табаком, а потом протяжно вздохнул и повел меня в хибарку брата своего — Ксенофонта.

— Вот тебе соловей-разбойник. Опекунствуй. До смерти он теперь пропащий человек. Пущай с тобой — хоть душа на месте будет… — Дед поник головою и горестно добавил: — А с нас и матери его хватит…

Дед и Ксенофонт закурили и долго сидели молча. Старая, полутемная избушка быстро наполнялась махорочным дымом. Я примостился возле кособокой небеленой печки, смотрел на Енисей, поблескивающий за домами, и не верил своей счастливой участи. Уж с Ксенофонтом-то мы половим рыбки! Уж потаскаем налимчиков! А может, и тайменя того сыщем? Ну не того, так другого. Может, еще больше добудем? Ах ты, жизнь! Какая извилистая, а! И несчастья и счастье — все в ней рядом.