Сняв добычу с якорька, я торопливо взмахнул спиннингом, и едва блесна коснулась воды, как последовал новый рывок. Я еле успевал снимать красивых рыб с крючка. Некоторые срывались у самой лодки или даже когда я брал их в руки. Но жалеть не приходилось. Очередной заброс — и немедленная поклевка.

Окуневая стая двигалась то к средине озера, то к берегу, и я плыл за ними. Вода кипела уже в нескольких местах — это шли все новые стаи. В утренней тишине все громче раздавалось чмоканье. Внезапно все успокоилось. Вода опять стала зеркально гладкой. Окуни ушли. Я взглянул на часы: клев продолжался примерно полчаса.

Выловил я не так-то уж много рыбы: десятка полтора. Больше горячился и потому многих упустил. Было несколько довольно крупных окуней: граммов по триста-четыреста.

Хорошо в это утро порыбачили и товарищи. Каждый вернулся с добычей, и каждый наблюдал примерно такую же картину, что и я. Лапташ еще раз подтвердил свою добрую славу.

К. КУДРЯВЦЕВ

В БУРЮ

Интересно, повезет мне с охотой в будущем году? Если так, как в прошлом, то уж лучше не надо! Оно, конечно, ежели пораскинуть умом, то, пожалуй, виноват отчасти сам, а все-таки уж так в народе заведено: на судьбу сваливать, дескать, у каждого человека свое предначертание — и ты что ни делай, чтобы это изменить, — все равно ни черта не поделаешь! А иначе чем объяснить мою злополучную охоту на озере Камышном Курганской области в прошлом году? Мировое это озеро для уток, пролетное, не особенно глубокое, кормное. Уж очень много на нем утиного корма — «просянки» растет. А это для утки все. С такого озера пушкой птицу не вытуришь, даже серая утка с него на поля кормиться не улетает.

Достал билетик я на охотничье хозяйство Камышного у его хозяев «абразивщиков», захватил с полсотни патрончиков и числа 15 сентября, отшагав со станции Каясан 6—7 километров, очутился на охотничьей пристани этого озера.

Когда я туда шел, ветрище, будь он проклят, такой поднялся, что с ног валил.

Все просто гудело, камыш на озере метелками чуть воду не доставал. А облака? Те будто стелились по земле. И вид их был какой-то свинцово-бурый, страшный. Ну что из того, охотиться приехал, не спать же на пуховичках — получил лодку, шест. Весло, сказали, не полагается…

Ветер от хозяйства — в озеро, то есть мне в спину. Устроился на береговом плесе, поставил чучела, замаскировался. Закусил, посиживаю…

А озеро за кромкой тростника так и ревет, как молоко, белое от пены стало, со дна-то весь ил поднялся, ну, страсть, и не думай в озеро за тростник соваться! Около тростника волна все-таки терпимая. Передо мной тихое плесо, а на той стороне его, за кромкой тростника, всё так и ходит. Эх, думаю, черт принес сегодня на охоту, вот не везет!

Стал закуривать. Но кто не знает: стоит только папиросу в рот взять и начать от спички прикуривать — враз, вот они! Так и тогда получилось — плюх, четыре красноголовика, да по ту сторону кромки в край самой волны! Мне бы, дураку, не стрелять, а я затрясся весь, прицелился из своего пипера — хлоп!

Одна, гляжу, ку-вырк, лапами кверху, три колом вверх. Я из левика еще одну за тридцать шагов — нет, не взяло. Пошла только веселей. Вижу, убитая лежит у тростника, достать можно!

Как кому, а мне всегда дорога́ первая добыча, и я обязательно достать хочу, ведь ее иначе отнесет в озеро. Схватил сгоряча шест, встал в лодку, уперся изо всех сил, да ка-ак при-на-лягу, так лодочка-то моя из-под меня щукой за кромку тростника — ширк! Шест-то, завяз в тине, хорошо еще, что, бросив его, я очутился в лодке на дне. Если бы не сделал этого, меня бы из лодки шестом выдернуло в воду! Пожалуй, так и лучше было бы, всего мне по грудь в этом месте, потом обсушился бы и все. А то ведь что получилось?

Понесло меня в лодке в лежачем положении, это мимо убитой-то утки, прямехонько в озеро на ту сторону? Несет — только держись! Святители мои, оглянуться не успел, очутился за сто метров, а там глубина-то больше двух метров, при волне-то и потонуть недолго. Ни шеста, ни весла, одно ружье в лодке, а лодку прет дальше и дальше! Иногда большие волны на нее накатывают, ну а я, когда вижу дело совсем плохо, хотя боязно, не теряюсь! Как, значит, девятый вал идет — он больше других, — я сейчас на одну сторону вес тела переношу. Ну брызганет меня с головой, а все-таки в лодке не столько водички, чтобы ко дну-то идти! И спросить бы вот меня, какая вода была холодная или теплая, отвечу: не знаю!

Вот таким манером я, гляжу, уже километра три отмахал, и бережок уже недалеко. Может, думаю, уцелею, ну а уцелею, черт с ней, с охотой, сам брошу и детям закажу! Одним словом, меня прямо с пеной перенесло на береговое плесо на ту сторону.

Когда ехал, со страху себя не помнил, всех родных и знакомых поминал, а как в затишье и в мелкое место попал, как уток пролетающих увидел, опять — за ружьишко!

Ох, и страсти во мне заложено, дури-то этой охотничьей, ну прямо невпроворот! Вылил моментом из стволов воду, вынул стреляные на той стороне гильзы, снова оба ствола зарядил! После вычерпал из лодки кепочкой воду, настроение поднялось, а закурил (у меня табачок, спички и бумага в резиновом пузыре-грелке) и вовсе, как огурчик, себя почувствовал. Закусил, правда, хлеб намок… ну а колбасе ничего не сделалось.

Подумал: «Не везет перед везением!» Гляжу — и впрямь, накрывает меня табунок черняди! Приложился — цоп — осечка, цоп — вторым, тоже. Вывожу опять правый. Чак — опять осечка! Утки пролетели… Переломил ружье, гляжу, на пистонах следа нет от ударника, поглядел, как следует, а у меня ни зорьки, ни бойка в правом, а левый-то замок ненадежный, иногда совсем не разбивает! Пипер-то у меня старинный, за бой держу, ему лет тридцать пять будет, у зорьки-то нарезка сработалась, а я, олух, не рассмотрел! Да и пороху, переложил, видать!

Ну, а что дальше-то? На этом моя охота кончилась. Пришлось обратно по береговому плесу к стану кругом озера подаваться… Без шеста-то на цепи нелегко лодку тащить. Ведь кругом-то до пристани километров шесть будет… Иду, а лодку за собой тащу, хорошо, что на полпути знакомого охотника