Назначение в «аспиранты» совершилось очень скоро. Через несколько дней Мушкетов представил меня и Богдановича Анненкову. Нам выдали деньги на закупку снаряжения и прогоны. Мушкетов указал нам, какие инструменты нужно приобрести, и дал каждому инструкцию по ведению исследований. В половине июля мы выехали по железной дороге в Царицын (ныне Сталинград), где сели на пароход, отправлявшийся вниз по Волге до Астрахани, так как рельсового пути через Оренбург (ныне Чкалов) в Ташкент еще не было. В Астрахани мы сели на пароход, который ходил по нижнему течению Волги до пристани, называвшейся «Девять фут», в ее устье, куда могли приставать большие пароходы, совершавшие рейсы по Каспийскому морю. На такой пароход мы пересели уже в сумерки и, забравшись в каюту, легли спать.

Утром мы проснулись довольно рано от сильной боковой качки, при которой наши ноги на койке то и дело поднимались выше головы. Спешно оделись и вышли на палубу. Солнце ярко светило, берегов не было видно, дул сильный ветер с востока, со стороны пустынь Мангышлака, и темносинее морс сильно волновалось. Белые гребни больших волн обрушивались на борт парохода, обдавая брызгами палубу. Морской болезнью мы оба не страдали и могли спокойно любоваться красотой бушующего моря: при взгляде на восток его синяя поверхность почти скрывалась под белыми гребнями волн, тогда как на западе синева только волновалась до самого горизонта.

Среди дня пристали к г. Петровску (ныне Махач-кала), и можно было спокойно пообедать. К вечеру шторм упал, качка ослабела. На горизонте тянулись горы Кавказа; на зеленом ковре склонов белели домики садоводов и земледельцев, тянулись отдельные гряды темных и светлых скал; высокие вершины скрывались в тучах. Я впервые видел такие высокие горы и долго любовался ими. Утром прибыли в Баку, где предстояла остановка на два дня в ожидании рейса другого парохода в Узун-ада на восточном берегу Каспия, откуда начиналась новая железная дорога.

Заняв номер в гостинице, мы отправились на нефтяные промыслы в Балаханах и Сураханах, чтобы осмотреть буровые скважины, о которых мы имели понятие только из курса горного искусства. Мы знали, что в Туркмении также добывают нефть и что при геологической работе придется заняться и этим вопросом.

Черный городок в Балаханах имел очень своеобразный вид: повсюду поднимались ажурные высокие пирамиды буровых вышек, черные от нефти. В них выкачивали из скважин густую зелено-бурую нефть. В промежутках были разбросаны такие же черные избушки, в которых жили рабочие, везде чернели озерки и лужи, наполненные нефтью, и между ними извивались тропинки от вышки к вышке, от избушки к избушке, также черные, пропитанные нефтью. Нигде ни дерева, ни даже кустика или пучка зеленой травы; все было черно, пропитано нефтью, и даже воздух имел специфический нефтяной запах. Приходило в голову, что если где-нибудь здесь загорится нефть, пожар должен быстро охватить весь городок, и людям невозможно будет спастись.

Осмотрев несколько скважин, в которых из трубы насоса вытекала тяжелой струей густая нефть в резервуар в виде нефтяного пруда, и понаблюдав приемы бурения на одной скважине, где работали смуглые черные персы в черной же одежде, мы отправились в Сураханы на окраине промысловой площади, на плоских холмах возле морского берега. На одном из них возвышался храм огнепоклонников, небольшое квадратное здание с центральным куполом и четырьмя башенками по углам, в которые из земли попадали горючие газы и прежде горели днем и ночью в виде больших факелов. В котловине среди холмов стоял дом; в нем жил управляющий этим промыслом, брат нашего товарища по Горному институту. К нему мы и направились.

Возле дома в фонаре на столбе горел газ, проведенный из земли по трубе.

В береговых обрывах мы осмотрели выходы нефтеносных пластов, побывали на большом нефтеперегонном заводе, на котором из сураханской нефти выгоняли бензин и керосин. Эта нефть сильно отличалась от балаханской — она была прозрачная, зеленоватая и легкая.

Бакинские промыслы в то время переживали эпоху быстрого развития. По всем окрестностям Баку бурили скважины в поисках новых нефтяных площадей, покупали и продавали участки нефтеносной земли, и многие наживались на этой спекуляции.

В Баку нас поразило отсутствие пресной воды. В гостинице нам подали заметно соленый чай, так как во всех колодцах города и ручьях окрестностей вода была солоноватая. Но бакинцы так привыкли к соленому чаю, что и вне Баку прибавляли соль к чаю, который им подавали. Пресную воду добывали в небольшом количестве перегонкой в аптеках, и она стоила дорого. Только много лет спустя в Баку провели пресную воду из горных родников более чем за сто километров; современные бакинцы не имеют понятия о соленом чае, и теперь не многие помнят о нем и о той жалкой растительности, которую мы видели в небольшом саду, единственном во всем городе в 1886 г.

Из Баку пароход доставил нас в течение одной ночи на восточный берег Каспийского моря, к пристани Узун-ада на берегу п-ова Дорджа; г. Красноводск, до которого теперь доходит железная дорога, остался в стороне. Узун-ада состояла из нескольких деревянных домов и амбаров, разбросанных вокруг небольшой бухты по склонам голых песчаных дюн, покрывавших весь полуостров и накалявшихся днем под лучами южного солнца.

Скудная растительность на дюнах была уже истреблена людьми и животными; везде был виден желтый песок; ветер вздымал его тучами, засыпая мало-помалу дома. Это ужасное место было выбрано для пристани и начала железной дороги потому, что здесь большой Красноводский залив вдавался гораздо дальше на восток и сокращал длину рельсового пути километров на сто по сравнению с Красноводском, расположенным на северном берегу залива. Можно было представить себе, какова была жизнь работавших в Узун-ада, среди этих голых сыпучих песков, во время сильных бурь осенью, зимой и весной и в период летней жары. В Узун-ада приходилось доставлять по морю и железной дороге все, начиная с пресной воды.

Мы провели на пристани несколько часов в ожидании отхода поезда; нам казалось, что мы